негромко сказал Миша в темноту. – Кто теперь тент отмывать будет?» Но в голосе его не было раздражения. Эта стоянка, так неожиданно найденная в самый последний момент, была, пожалуй, даже слишком идеальной, чтобы в нее поверить. Им не пришлось даже искать дрова – как будто нарочно к их приходу прямо рядом с тем местом, где они собрались развести костер, упала сухая, до звона выбеленная солнцем сосна подходящего размера: не слишком толстая, но и не тонкая, так что, поработав пилой с полчаса, Аня и Миша запаслись дровами дня на два вперед. Сейчас эти дрова потрескивали и шипели в костре, почти без дыма – они оказались еще и очень смолистыми. А впереди путешественников ждал отдых в палатке, в уютном спальнике, на золотом хвойном ковре…
Так должно же тут быть хоть что-то неидеальное – например, неаккуратная сова? Иначе стоянка, пожалуй, и вовсе рассеется поутру, как волшебный сон! Тихо, тихо было вокруг, только кто-то незримый, будто ночной туман над пойменным лугом, вышел неслышно из темноты, присел у огня, всматривался в них лунными глазами и молчал.
…Аня проснулась внезапно, будто кто-то ее подтолкнул. Там, за палаткой, все так же кричали совята – значит, утро было еще далеко. И что-то еще, какой-то голос на краю слуха, странный, стонущий, зовущий… Со всем своим опытом орнитолога Аня никак не могла понять, что это такое. А потом вдруг вспомнила – гагара! Точно так же кричала гагара на Ладоге! Но откуда она здесь? В этих местах, в средней полосе, гагары не водятся.
Аня выскользнула из спальника тихо и осторожно, чтобы не разбудить Мишу. Он уютно посапывал во сне, улыбался счастливо, как ребенок, и Аня невольно улыбнулась в ответ, даже забыв удивиться тому, что различает его лицо в темноте. Расстегнула молнию у входа и вышла в ночь – как была, нагая.
Над поляной все так же плыла луна, цепляясь за сосны, воздух вокруг был серебряным, словно прохладные воды ночного озера, в нем плескались рыбками травинки, пахло иглами и росой. И Аня, повинуясь чему-то в неведомой глубине, вдруг вскинула руки, подставив нагую грудь теплому лунному серебру, и поплыла, поплыла по этим волнам, покачиваясь, будто лодка – или серая утка? Куда – она сама не знала. Она почти забыла сейчас даже о гагаре. А протяжный гагарий зов все звучал, все приближался с далеких перекатов, от Синего камня…
«Здравствуй, Айно, Утиная дочь, внучка Ольхового Зайца! Здравствуй, Мать косматых!»
Это гагара? Или ветер в соснах? А может быть, плещет у Синего камня вода?
Не все ли равно…
«Я – Аня. А кто это – Ольховый Заяц?»
«Твой дед был рунопевцем – там, в старой Карьяле, на Великом озере. Разве ты не помнишь?»
«Мой дедушка был моряком. Он умер в прошлом году. А родился в Москве, как и я».
«Рунопевцем был другой – тот, кто привел ваш род в новую Карьялу. Тот, кто нашел здесь убежище для своих песен. Дед деда твоего деда, и еще дальше».
«Так далеко я не помню. Не знаю».
Дуновение ветра прошло по траве, по нагому телу, словно вздох.
«Да, в этом ваша беда – вы забываете. С тех пор, как вы