что оно будет последним… Я вышел на набережную вместе с Михаилом Ивановичем Ростовцевым; мы говорили о сроке, который пророчествовали большевистскому правительству, если бы ему удалось оказаться у власти… Михаил Иванович сказал: „Большевикам захват удастся, они останутся очень долго и наделают много вреда“». Профессор Петербургского университета М. И. Ростовцев был историком; очевидно, у историков интуиция развита лучше, чем у политиков.
Зато политики – люди действия: сразу после переворота лидеры социалистических партий создали Всероссийский Комитет Спасения Родины и Революции для борьбы с узурпаторами. При этом о союзе и совместных действиях с умеренными и «правыми» партиями не могло быть и речи, потому что задачей Комитета являлась не только «ликвидация большевистской авантюры», но и «решительное подавление всех контрреволюционных попыток». Для всех политических партий, получивших после Февральской революции доступ к власти, угроза контрреволюции была несравненно страшнее большевистского переворота, поэтому его последствия надлежало ликвидировать «методами, гарантирующими интересы демократии». 12 ноября один из лидеров меньшевиков И. Г. Церетели говорил, что «вся буржуазная кадетская партия объединена лозунгом кровавой расправы с большевиками. Для меня несомненно, что ликвидация большевистского восстания это – расстрел пролетариата… Вред, который они (большевики. – Е. И.) сейчас приносят, не так велик, как в будущем, когда придет расправа с ними… надо подготовить им отступление, когда в их среде начнется разложение». В Смольном радовались таким речам, ведь переворотчики не были уверены, что сумеют удержать власть. Известный большевик Л. Б. Красин говорил в те дни о соратниках: «Они побезобразят еще, наделают глупостей, а там опять все удерут за границу».
Они безобразили с первых шагов – после переворота объявили о запрете ряда газет, и хотя социалистические издания не попали под запрет, с ними тоже не церемонились: громили редакции, типографии, жгли тиражи. Поначалу запрет казался не столь страшным, закрытые газеты тут же выходили под другими названиями, «День» становился «Ночью», «Народное слово» – «Неумолчным словом»… – и снова летели в огонь газетные кипы. Но были вещи куда серьезнее: большевики потребовали у Государственного Банка три миллиона рублей «на покрытие текущих расходов». В Городской думе рассудили, что, если денег не дать, возьмут силой, разграбят всё, поэтому решено было отправить с ними своих представителей, «которые присутствовали бы при открытии кассы». Эти совместные походы в кассу прекратились после того, как в ноябре большевистская власть объявила Государственный Банк своей собственностью, в декабре издала декрет о национализации акционерных банков, а в январе 1918 года прибрала к рукам капиталы частных банков. По свидетельству З. Н. Гиппиус, «действовали они поначалу так: протянут лапу, пощупают: можно? и захватят». И оказывалось, что можно все или почти все, потому что в политизированном и раздробленном на группы