поганое ведро. Потому что те, кто оказывается в красной зоне почти всегда предатели. Так нам говорят.
Так вот Хома, когда его спалили с телефоном, взял да и сказал, недолго думая, что это Женькин. А это было неправдой, ведь Женька появился у нас в группе только две или три недели назад, а телефон с выходом в интернет, или как у нас говорят, с открытой сетью, я у Хомы видел и раньше.
Наверное, может показаться невероятным, что кто-то у нас имеет не только телефоны, но даже умудряется выходить в интернет, в то время, как мировая паутина у нас уже несколько лет не просто под запретом, она официально закрыта. И, тем не менее, загадки здесь никакой нет, моя бабушка говорила в таких случаях «голь на выдумки хитра».
Всегда находились умельцы, которым плевать на запреты, способные к тому же изобретать новые варианты. Каким образом? Я не знаю, наверное, просто я к таким людям не отношусь. Но, честно говоря, я не вижу большого смысла рисковать своей, пусть и весьма относительной свободой ради подобного. Мне кажется, что если уж и идти на такое, то ради более важной цели.
И вот я, значит, хоть и видел телефон у Хомы раньше, но не сдал его, зачем? Я ведь не стукач, хотя мог бы и очень даже запросто. Во-первых, потому что это поощряется, можно было легко дополнительный отгул заработать, а во-вторых, Хому с его сальными волосами, большим животом и грудью, как у женщины, я всегда терпеть не мог.
С тех самых пор, как он в раздевалке громко рассказывал гадости про Таньку Голенкову. Я знал, что он врёт, но промолчал, только покраснел и губу закусил так, что ощутил во рту железный привкус крови. До сих пор простить себе не могу, что ничего не сделал тогда…
А с Женькой это было уже слишком. Пацан только родителей потерял и его полностью на интернатный режим перевели. К тому же он никого не знает здесь, новичок ведь, вдобавок мелкий и очень худой, так что же на него теперь всё вешать можно? И хоть я Женьку совсем не знал тогда, я не выдержал и сказал, что Хома врёт. Это его телефон, личный. А на Женьку валит, потому что тот новенький и беззащитный.
Воспитатель, – а это был трудовой час Лавра Семёновича, желтолицего, совершенно лысого человека по кличке Берия, в маленьких очках с тонкой оправой и сухими, всегда плотно сжатыми в одну нитку бесцветными губами, – перевёл взгляд колючих, цепких глаз с Хомы на меня и как будто раздумывал, что предпринять.
Говоря откровенно, выдержать его взгляд было не так-то просто. Если не считать завуча, горластую, костлявую Алевтину Анатольевну, по кличке Адольф, и начальника трудового лагеря Егорова, Лавра боялись больше остальных. И это притом, что на моей памяти, он ни разу ни на кого не повысил голоса.
Наоборот, говорил всегда очень тихо и подчёркнуто вежливо. Но от его ледяного взгляда, и этого вкрадчивого, как будто шелестящего голоса, пробирал такой мороз, что некоторые из нас забывали не только моргать, но и дышать. И лишь смотрели на Лавра, как кролик на удава.
Да и то сказать, погоняло «Берия» он ведь получил не только потому, что у него такое же, только слегка укороченное