по платью, косыночку и пальто зимнее, тонкое, почти что х/б, простое-простое. А валенки – это уж если кому родители присылали.
Кормились мы сами, по карточкам был хороший паек. Платили как в вольной больнице, 470 рублей. Я домой посылала, в Ковров: и деньги, и продукты. Отец умер, я одна на семью зарабатывала.
Радости у нас… Ну какие радости? Сидим вечерами с другими девочками, читаем, о доме говорим. Помню, 8 марта читали доклад, и все слушали: и охрана, и заключенные.
Командир взвода охраны был Гусаков. Однажды он пришел в зону пьяный. Одна из наших девочек, Тамара, говорит: «Что ты, Гусаков, ходишь тут пьяный?» Взяла его, привела домой.
Вечером сидим – вдруг стук в дверь.
– Кто?
– Я, Гусаков.
– Чего тебе надо? Мы уже спим.
– Открывайте!
Мы не открываем. Он ка-ак стукнул! А там запорчики были – такие защелки деревянные. Они сразу отлетели, он ворвался, и с ним еще охранник. Лёля говорит: «Что ты, Гусаков, делаешь? Как тебе не стыдно, ты же член партии!»
Венера Брежнева, 1940-е
Он как стоял, выхватил из кармана пистолет и ей прям в живот выстрелил. Лёля упала, а мы побежали. В конце барака жили врачи, мы в ихнюю комнату ворвались: «Лёлю застрелили!»
Они вскочили, побежали. Вдруг слышим, кричит Тамара: «Мама, мне легкие насквозь прострелили!» Мы убежали, а она осталась. Думает: «Чего мне бояться? Я ж его из зоны пьяного сегодня вывела, он меня не тронет». А он в нее выстрелил.
Тамару врачи по коридору несут, а она кричит: «Мама…» (Плачет.)
Лёля выползла на снег, так кричала! Нашли ее, отнесли в хирургический корпус… И там она умерла. Она, умерла, боже…
Тамара выжила. Гусакова арестовали. Дали 10 лет и пять лет поражения в правах. Охранники говорят Тамаре:
– Хотите посмотреть, что мы с ним сделали?
– Нет-нет-нет!
Не знаю, что они с ним сделали, не знаю. Нас это не касалось.
Охраны нам не было, по зоне мы ходили одни.
Идем один раз на смену в лазарет, охрана сидит, смеется: «Идите-идите, там Пинчук, блатной, всех медичек гоняет». Прихожу в свой корпус, сменщицы моей нет.
Спрашиваю больных: а где Нина?
– У, сестра! Тут Пинчук был, с ножом. Нина убежала, а Мария – это старшая сестра, заключенная. – А Мария как схватила его рукой за этот нож, всю себе руку порезала…
Пинчук был их, блатных, самый глава. Как он стал с ножом бегать, врачи всех медсестер закрыли в хирургическом кабинете, спрятали. А то охрана этого Пинчука не могла никак поймать. Стрелять в помещении в него не могут, бегают – он от них. И с ножом. Потом как-то поймали, увезли на колонну, а там его свои же и убили: у блатных такое правило, что медиков трогать нельзя.
Средний медперсонал, как мы, были вольнонаемные, а врачи – заключенные. Их всех обвиняли, что хотели отравить Горького (в 1938 году смерть писателя Максима Горького и его сына была объявлена убийством, совершенным «антисоветским право-троцкистским блоком». – Авт.). Допрашивали, пытали. Некоторые рассказывали, что им под ногти иголки пускали, чтобы признание выпросить.