мы, это что б вы знали. Раненые мы шимозой японской. Вот, – вытянув вперёд больную ногу, рядом поставил костыль. – По самое это… пятку как корова языком…
– Здесь ничего не находил?
– Здеся? Нет, не находил, – для пущей важности стал елозить на скамейке, крутить головой, искать руками вокруг себя, даже привстал. – А что я должен был найти тут, барин? – невинно обратился к высокому молодому человеку.
– А кто до тебя здесь сидел? – опять спросил меньший, не удостоив ответом раненого.
– Кода я давеча шкондылял сюда, парочка здеся сидела: парень и девка. Скажу вам по секрету: ни стыда, ни совести. Сидят, милуются. И это средь бела дня, на виду у людей?! Где стыд? Я спрашиваю: совесть где? Святое совсем потерял люд честной, народ православный. Бога забывать стали. Пока мы там кровушку проливаем, за Русь-матушку это… бьёмся, эти здеся вон что вытворяют! Целуются при честном народе. Как можно? Прости и помилуй мя, Матерь Божья, – истово перекрестился больной.
– Ну-у, завёл шарманку, дярёвня. Где та пара?
– Кака пара?
– Дураком не прикидывайся, служивый, – нервно заметил высокий. – Сам только что утверждал, что сидели здесь парень с девушкой. Ты их знаешь? Встречал раньше?
– Так бы сказали, где те бесстыжие подевались. А то вокруг да около. Я знать их не знаю. И видеть не видел. Впервой это… и вас бы глаза мои не видели.
– Да не бранись ты! Ну, и? И где они?
– Слухайте, раз так хочется, – раненый настраивался на серьёзный разговор, готовился долго и обстоятельно рассказывать о своём ранении; о душевных переживаниях; о чувствах, что одолевали в тот момент. – Мне здеся нравится отдыхать в последнее время. Как только освобожусь в госпитале от лекарей, так сразу сюда бегу. Тишина это, покойно, как на хорошем кладбище или в церкви. Душа отдыхает тут. Обычно никого нет на лавке под деревом. Благодать Господня, во как: сиди, отдыхай, а то и вздремнуть можно защитнику это… чисто рай для меня. Да-а-а. А тут смотрю, сидят, как голубки. Ну, сидели бы, ворковали бы, пусть. Простительно, коль дело молодое. Но лобызаться?! Средь бела дня? На виду у честного народа?! Обняли один другого, как склеились. Трутся друг о дружку, что караси в грязи. Тьфу, прости господи! Ну, я и кашлянул для порядка. Мы же всё-таки культуре как-никак это… обучены были в нашей пулемётной роте. Ротный поручик это… втолковывал, наказывал даже, под ружьё ставил. Пришлось кашлянуть мне, потому как культурные мы. Так они как сорвались отседова и убёгли. Вот я на радостях-то и по привычке вздремнуть решил. А тут вас нечистая принесла, прости господи, не ко времени и не к месту будет упомянуто, – и снова осенил лоб крестным знамением.
Труханов удобней пристроился на скамейке, лучше запахнулся, ёрзал, выбирал положение для больной ноги, пытаясь вызвать чувство сострадания, или, в крайнем случае, хотя бы понимание. Но и не переставал возмущаться:
– Ходют тут, ходют… то милуются средь бела дня, прости господи. То вопросы глупые задают. Умному человеку