уже давно тела несчастных свело, сердчишки остановились, водицы нахлебавшись. Вода-то сты-ы-лая, не то, что…
Нехотя несколько человек всё же ходили вдоль берега, тыкали жердями в воду.
– Утопли. Искать надо вниз по течению, – авторитетно заявил один из мастеров, перекрестившись, и тут же безнадёжно махнув рукой. – Конец пришёл бедолагам: так долго под водой ещё никто не сидел. Чай, не рыба, а люди. Ты не гляди, что Днепр – река вроде как без норова, тихая, только никто не считал, сколько у ней омутов. Во-о-он, – ткнул рукой куда-то вниз по течению, – барашками волна идёт, вишь? Там так крутит, что лодку могёт засосать, и не выгребешь, а ты говоришь… И здесь у берега две сажени с гаком глубина будет. Мало не покажется. Вот оно как… Днепр шуток с собой не любит. Гордая река, это что б ты знал, господин урядник.
– На корм сомам да ракам пошли страдальцы. Эта живность ноне так разъелась утопленниками, что сейчас не каждого жрать станет: брезгует. Им уже бар подавай, господ – чистых телом да жирных, откормленных, а не арестантов вшивых да тощих, прости господи.
– Но – трое? Как могли сразу втроём утопнуть? – хлопал по ляжкам урядник.
– Двое драку учинили, которые помоложе, оба так и свалились в реку, друг дружку не выпуская из рук. А третий, что вроде батьки при них был – постарше который, спасать их кинулся, да и сам того… этого… – перекрестился небольшого росточка мужик, тяжело вздохнув. – Хотел, видно, бедолага, как лучше, так, вишь, как оно-то случается. Утащили в бездну чистую душу, варнаки бесовские.
– Оно, лучше утопнуть, чем на каторге издохнуть, – заметил опять рыжий возница. – Хотя, кто знает? Пойди, спроси. И каторга – не мёд, и Днепр – не мамкина колыбелька.
– Знать, судьба, – глубокомысленно изрёк мастер. – У Семёновой излучины за коряги зацепит точно, к попу не ходи. Так уже не раз бывало, если кто утонуть решал у нашего берега, – ещё раз кинул взгляд на реку, вобрав голову в плечи, направился к штабелям дров. – Через неделю-другую узнаем, – кинул на ходу.
Следом за ним потянулись и остальные зеваки.
Арестантов в спешке погнали в тюрьму, даже не накормив обедом.
К висевшему на костре казану, в котором булькало варево для них, подходили возницы, другой работный люд: не пропадать же добру, хоть и добро это – баланда тюремная.
Когда заколотили шкворнем в било, сзывая к обеду, на берегу уже никого не было. Лишь мальчонка-беспризорник докуривал уроненную кем-то из взрослых папиросу, смачно сплёвывая в тёмную, грязную воду у грузового причала, норовя попасть плевком в кучу мусора, что проплывала мимо, не забывая то и дело вытирать лоснящимся, грязным рукавом нос. Докурив до конца, щелчком забросил окурок далеко в реку, побрёл к казану с надеждой, что и ему перепадёт горячей похлёбки.
Вверх прошлёпал плицами пассажирский пароход, оглашая окрестности скрипучим свистом.
Бригада рабочих, что конопатили и смолили лодки, тоже