там нет больше нормальных работников? Темнишь, парень, – улыбнулся Плиннер, обернувшись. Во взгляде его сквозил холодный металл.
– Есть, – после некоторого раздумья ответил Водкин. – Что-нибудь придумаю.
– Ты уж придумай, – бросил Романовский. – Не разочаровывай меня.
– Завтра заезд. Как раз присмотрю там кого-нибудь.
– Почему нельзя присмотреть кого-то из тех, кто уже есть? – не унимался Романовский.
– Потому что старые уже примелькались. И воспитателям, и Костылёву, и самому Карлу Марковичу, – огрызнулся Водкин. – Проблемы будут.
– Тебе виднее, конечно. Но на следующей неделе уже должен быть результат, – заметил Плиннер. – Всё понятно?
Водкину всё было понятно, и он ничуть не собирался спорить. Конечно, ему зудело сказать что-нибудь поперёк, чтобы эти две престарелых скряги с эго, раздутым до размеров Африки, заткнулись и не смели ему указывать, но ничего сколько-то приличное ему в голову не приходило. Его подростковая взрывчатость зачастую мешала коммуникации не только с персоналом приюта, но и с его обитателями.
– Если бы у вас был собачий приют, вы бы могли сказать, что они погибли от голода или замёрзли, – рассмеялся Романовский, словно подумал о чём-то похожем. – А теперь ломай тут голову, да?
Водкин промолчал и в этот раз. Ему расхотелось ехать к элитным проституткам и дорогому алкоголю, чтобы «выходнячить», как двое других его знакомых. Друзьями их нельзя было назвать, конечно… Водкин чувствовал себя всё чаще придворным шутом, и его это ужасно бесило.
В город они приехали к полудню, и Водкин окончательно исхмурился.
– Останови здесь, – бросил он Романовскому, когда они ехали мимо «Театра высокой игры Евгении Серебренниковой». Большое светлое здание с просторными окнами, выходящими на солнечную сторону. Летом, наверное, там непереносимая духота, но весной или зимой там поистине хорошо. Водкин так предполагал. Театры не любил. Как и фильмы. Он вообще ничего не любил. Даже себя.
Романовский удивлённо вскинул брови.
– Ты с нами не поедешь сегодня?!
– Нет. Что-то устал.
– Вот тряпка, – буркнул Майор, но стал спешно притормаживать. – Иди простынку смени, малец.
– И тебе удачи.
Как только Водкин открыл дверь, чтобы вылезти, Плиннер обернулся тоже. Лицо его очень изменилось, стало застывшим, будто он нацепил на себя пластиковую маску из придорожного магазинчика дешёвых сувениров.
– Эй, парень. Не забудь. На следующей неделе. На той, которая начнётся завтра.
Водкин оценивающим взглядом окинул впереди сидящих джентльменов и с размаху захлопнул дверь внедорожника. Когда же он пошёл прочь, Романовский открыл дверь и что-то кричал ему в спину. Гневно, гнусно. Но он не оборачивался, идя по тротуару мимо «Театра…», ещё дальше, где столпотворение сигналящих машин начало рассасываться.
Остаток дня он провёл в одиночестве, обнимаясь с синей бутылкой дорогого алкоголя. На чём-на чём, но на таком Водкин не экономил. Может быть, его фамилия