сам и ничего не нашёл. Никаких следов. Пятнадцать раз перепроверил все чары, моя расшифровка показывает, что он вышел.
– А МИФологическая, что вошёл, но не выходил.
– Нам пора возвращаться, Медович может что-нибудь заподозрить, – вздохнул Чешир.
Они полезли обратно через бурелом, и как только выбрались на тропинку, из воздуха начало собираться кошачье тело.
– Приходи ночью. Днём за всем следит Медович и ничего показать нельзя. Он, правда сам тебя позвал. Наверное, хочет расставить ловушку, но не рискнут же они избавиться от двух сотрудников СМБ подряд.
– Мне бы твою уверенность, – скривился Валергор.
– Отсыплю на здоровье, этого дерьма хоть жопой ешь, – замурчал кот.
Он даже остановился, завалился на бок и поднял ногу, но быстро передумал вылизываться и подскочил. Перед зданием интерната маршировали мальчишки лет семи-восьми. Они держали в руках плакаты со строгими надписями: «Сто лет технического прогресса и магического равенства! Да, здравствует мир без узурпации церкви и царизма!». Они старательно улыбались, но лица были почти такими же белыми, как плакаты, и больше напоминали наброски неумелого художника, чем живые детские мордашки.
– До завтра!
– И как мне попасть на территорию ночью? – прошипел старший инспектор.
– Снижай уровень и в дыру. Все так делают… Ты обязательно попадёшь, нужно только достаточно долго идти, – ответил Чешир.
***
Тридцать три заклятья сжимали кабинет непроницаемым кольцом. Поначалу было страшно дышать. Казалось, что с воздухом изнутри высосет абсолютно всю энергию. Остальное просочится через кожу, испарится и выйдет через третий глаз. Пушкин так и остался стоять у двери, сцепив руки на груди. Будто движения тоже могли лишать запасов сил.
– Не думал тебя когда-нибудь ещё увидеть!
– Если не поубавишь свои охранные чары, больше не увидишь. Скопычусь на пороге.
– Сейчас.
Оморочник оправил белую мантию и затыкал пальцем в ладонь. Руны засияли так, что Пушкин поморщился, но кольца охранных чар и правда разжались, освобождая его из удушающих объятий.
– Был тут до тебя один, – указательный палец подкинул рукав белой мантии, указывая вверх, – оттуда. Ломался как салага первоуровневый, всё боялся, что кто-нибудь узнает, что он сидит на пыле, зельях и шишене своего начальника.
– Ты не изменился. Гражданка тебя не сломала.
– О тебе такого не скажу. Архимаг на юбилее краше.
Они обнялись. Стояли несколько мгновений, хлопая друг друга по плечам и рассматривая, пока Пушкин не сделал шаг назад.
– Хорошо ты тут устроился.
Крошечная комната слепила глаза отсутствием красок. На стене старомодный монохромный портрет бородатого мужчины в сюртуке. Белые шкафы, стены, пол, даже стол и стулья. Из единообразия выбивался только метроном в виде канонической фигурки архимага: балахон, шляпа с широкими полями, борода до пояса и раскачивающийся из стороны в сторону посох. Всё в нём обескураживало белоснежной чистотой, кроме угольно-чёрного