приключений. Петр очень грустил, если она приходила в город в его отсутствие. «Что же Нева только три месяца стояла, – писал он с шутливой обидой Меншикову в 1711 году из Прутского похода, – то я думаю, что Нептунус зело на меня гневен, что в мою бытность ни однажды такою короткою зимою не порадовал, и хотя я всем сердцем ко оному всегда пребываю, но он ко мне зело не склонен». Теперь уже не было на свете Нептунова приятеля, а Нева вскрылась, прошел ладожский лед, пришли первые корабли, зазеленели деревья в Летнем саду. Екатерина впервые одна, без своего «дорогого старика», перебралась из Зимнего дворца в Летний. Скорбь не может быть бесконечной – жизнь продолжалась, особенно весной, которой наслаждались земля, люди, город.
Путешественники, которые прибывали в российскую столицу в середине 1720-х годов, не могли не удивиться той целеустремленной энергии, размаху, с которыми возводился Петербург. В 1725 году сквозь строительные леса уже проглядывал город, так непохожий на традиционные русские города. Длинные, просторные, обсаженные деревьями улицы были на удивление чисты и ровны. «Царь, – пишет иностранный путешественник, – приказал каждому вымостить часть улицы, на которой стоит дом, предписал форму и качество камней, и теперь улицы повсюду хорошо и ровно вымощены, они регулярны и широки».
Сердцем города была Петропавловская крепость. Ее мощные оборонительные сооружения еще не были одеты камнем, но крепость была хорошо вооружена и могла дать отпор любому врагу. Строительство не закончилось и после смерти Петра. Блестящий мастер Доменико Трезини знал свое дело, и оно спорилось: возводились новые здания, поднимались каменные стены Петропавловского собора, окружавшие старую церковь, в которой лежал царь. А над всем этим круто в небо уходила колокольня собора с золоченым, видным издалека шпилем. Подняться на вершину колокольни, послушать музыку часозвонницы и осмотреть панораму города мог каждый желающий.
Особенно запоминался полуденный час. Механические часы, привезенные из Амстердама, отбивали одиннадцать часов. После этого в течение получаса оркестр из трубачей и гобоистов играл музыкальные пьесы, а с половины двенадцатого и до удара пушки играли «ручные куранты» – звонарь с помощниками. «Чрезвычайно любопытно поглядеть на игру музыканта, особенно тому, кто не видывал ничего подобного, – пишет Берхгольц. – Я, впрочем, не избрал бы себе его ремесла, потому что для него нужны трудные и сильные телодвижения. Не успел он исполнить одной пьесы, как уже пот катился с его лица».
А какой вид открывался с площадки колокольни! Я думаю, что если бы мы поднялись тогда по скрипучим ступенькам наверх, то сердца наши вздрогнули бы – упругий морской ветер ударил бы в лицо, наполнил грудь, а внизу лежал наш уже такой узнаваемый, родной город. Он был похож на ребенка, чьи живые и милые черты не исчезнут с годами, а лишь станут более выразительными, мужественными, но по-прежнему красивыми и родными.
Вон напротив, за Невой, так напоминавшей англичанам широкую