но не с такой, правда, поспешностью и стремительностью, с какой поднялся со своего места.
Агапит Абрамович, поймав его взгляд, выразительно посмотрел на него: «Помни, дескать, метрическое свидетельство!»
– Ну? Так что же ваши новости?.. Я умираю от нетерпения узнать их, а вы ничего не рассказываете! – обратилась Савищева к Агапиту Абрамовичу, когда ее сын вышел. – Вы говорите, дело сложное?
– Да, графиня. Оберландовское наследство слишком многим пришлось по вкусу и многие точат на него зубы.
– Но ведь вы, миленький, говорите, что у нас есть все права?
– Но другие, хотя и ошибаются, тоже думают, что и у них есть права на него.
– Так Бог с ними, голубчик, пусть и они получают! Самое лучшее – разделиться всем, вот и спроса и споров не будет, и все будет отлично. Разве это почему-нибудь нельзя?
– Нельзя, графиня. Наши противники – очень сильные люди и хотят все целиком забрать в свои руки.
– Вы говорите, противники... – забеспокоилась Савищева, – значит их много?
– Много. Дело в том, что на это наследство претендуют иезуиты.
– Ах, иезуиты! Знаю! Про них говорят много дурного, да все это – неправда! Дедушка Модест Карлович знавал Грубера и говорил, что это – идеальный человек. А дедушка Модест Карлович никогда не лгал!
– С тех пор, должно быть, иезуиты изменились! – произнес Крыжицкий. – И стали другими! По крайней мере, в нашем деле можно ждать от них больших неприятностей.
– Миленький, каких же больших неприятностей?.. Ну самое худшее, что это они получат наследство, а не мы... так что ж такое? Проживем и так! Правда ведь? Вы, голубчик, не огорчайтесь!
И снова, чтобы развеселить Агапита Абрамовича, который был огорчен, по ее мнению, тем, что им хотели помешать иезуиты, графиня подмигнула ему в сторону спальни, сказав:
– А ведь Костя-то пропал! Ведь моя портниха-то сидит там! Это я пошутила, что там никого нет!
Она быстро соскочила с кушетки, мелкими шажками направилась к двери и из соседней комнаты звонким для своих лет голосом крикнула к спальне:
– Костя! Что же моя шерсть?
Услышав голос матери, Савищев быстро отстранился от Мани, действительно находившейся в спальне графини, и быстро шепнул ей:
– Где тут шерсть лежит?
– Вот! – сказала Маня и, схватив моток, сунула его ему в руку.
– Сейчас, маман, иду! – на ходу ответил Савищев и удалился.
Маня, оставшись одна в спальне, быстро подошла к туалету, выдвинула ящик, взяла оттуда бумагу, только что положенную при ней Савищевым и, быстро расстегнув пуговицы на лифе, спрятала ее за корсаж.
Глава XX
Как ни был молод, силен и здоров Саша Николаич, то есть обладал всеми теми преимуществами, при которых человек лучше всего может бороться с житейскими неприятностями, все-таки случившийся переворот в жизни подействовал на него довольно тяжело.
В особенности, в первое время, когда, казалось, ниоткуда не было видно просвета, все это произвело на него угнетающее действие. Он, прежде веривший в дружбу, в идеалы, должен был разочароваться, как нарочно наткнувшись