приду, будь уверена.
– Будь здоров, прощай, Туллий! – воскликнуло сразу много голосов.
– Прощай, Цицерон, – пожимая руку молодому человеку, сказал красивый мужчина лет пятидесяти пяти, очень серьезный, с мягкими манерами, нарумяненный и надушенный.
– Да покровительствует тебе Талия, искуснейший Эзоп, – ответил Цицерон, пожимая руку великому актеру.
Приблизившись к очень красивому человеку лет сорока, сидевшему на скамейке близ Валерии, Цицерон протянул руку и сказал:
– И над тобой да реют девять муз, неподражаемый Квинт Росций, друг мой любимый.
Цицерон тихо и вежливо пробирался среди толпы.
Одаренный проницательнейшим умом, поразительной памятью и врожденным красноречием, Цицерон усидчивым, страстным и упорным трудом достиг к двадцати шести годам огромной славы и как философ, и как оратор, и как известнейший поэт.
Цицерон, пройдя ряды, отделявшие его от Катона и Цепиона, подошел к ним и начал беседовать с Катоном, к которому питал глубокую симпатию.
– Правда ли то, что рассказывают о тебе? – спросил он юного Катона.
– Правда, – ответил мальчик. – Разве я не был прав?
– Но как случилось, что…
– В связи с ежедневными убийствами, – сказал Цицерону воспитатель, – совершавшимися по приказанию Суллы, я должен был с этими двумя мальчиками посещать диктатора приблизительно раз в месяц для того, чтобы он относился к ним благосклонно и милостиво, занес их в число своих друзей и чтобы ему никогда не могла прийти безумная мысль сослать их. Однажды, выйдя из его дома и проходя через Форум, мы услышали душераздирающие стоны, доносившиеся из-под сводов Мамертинской тюрьмы…
– И я спросил у Сарпедона, – прервал Катон, – кто это кричит. «Граждане, убиваемые по приказу Суллы», – ответил он мне. «А за что их убивают?» – спросил я. «За преданность свободе», – ответил мне Сарпедон…
– И тогда этот безумец, – подхватил Сарпедон, прерывая в свою очередь Катона, – и тогда этот безумец страшно изменившимся голосом, который был услышан окружающими, воскликнул: «О, почему ты не дал мне меч для того, чтобы я раньше убил этого злого тирана отечества?..»
– То, что я сказал, я подтвердил бы в присутствии этого человека, заставляющего трепетать всех, но не меня – мальчика, клянусь всеми богами Олимпа! – сказал, нахмурив брови, Катон.
И спустя минуту, в течение которой Цицерон и Сарпедон в изумлении смотрели друг на друга поверх головы мальчика, последний с силой воскликнул:
– О, если бы я носил уже мужскую тогу!..
– А что бы ты хотел сделать, безумец? – спросил Цицерон, сейчас же прибавив: – Помолчи-ка лучше!
– Я бы хотел вызвать на суд Луция Корнелия Суллу, обвинить его перед народом…
– Замолчи же, замолчи! – сказал Цицерон. – Разве ты хочешь подвергнуть нас всех опасности? Ведь, к сожалению, страх оледенил древнюю кровь в жилах римлян, и Сулла действительно счастливый и всемогущий.
– Вместо