добираться до больницы без посторонней помощи, да ещё в такую ветреную погоду.
Камилла, обычно пропускавшая всех вперед, не оставив никому времени на возмущение, открыла дверь кабинета участкового врача.
Она увидела спину плотного мужчины, а из-за неё – доктора, склонившегося над карточкой пациента.
– Я очень извиняюсь, – закивала Камилла и спине, и Максиму, который, подняв глаза, не вполне понял, что происходит. – Простите, Максим Евгеньевич, там Марфа. Посмотрите, пожалуйста, я Вас умоляю…
Максим встал, с досадой на лице вышел из кабинета. Продираясь взглядом сквозь людской частокол, увидел в дальнем углу коридора знакомую малиновую шаль, висевшую когда-то давно на вешалке в прихожей Камиллы, рядом с ней он вешал свое пальто. Марфа сидела, опустив лицо. Присел перед ней, прошептал:
– Марфушенька-душенька…
Не помнила, как дошла домой и где была её мать, как зашла в свою комнату. За окном плыл бежевый рассвет, словно на картине, названия которой Марфа не помнила.
Глава 5
Мать всех Женщин
Через три дня после сна Камиллы «будущий зять» избил Марфу.
Случилось это в квартире одного приятеля – ночного продавца музыки, у которого Марфа с Леоном повадились пить, есть и спать. После работы, вместо крепкого сна, они втроем предпочитали крепко настоянную коричневую бурду, гнавшуюся матерью продавца музыки и известную на полрайона волшебными свойствами. Состав зелья был тайной, но тому, кто однажды выпил её, не было больше надобности жить без неё. В ней было всё.
Марфа любила бурду за то, что она давала ей видеть себя старой-старой седой женщиной, вместо ног у которой корни. И корни эти уходят глубоко под землю. Марфа понимала, что она – Мать Всех Женщин. После нескольких глотков бурды она наливалась мудростью и размеренностью и иногда наблюдала в окно за рекой, которая, оказывается, течет здесь тысячи лет. Скрытая от глаз, она то и дело меняет направление потока вод.
Это тоже древняя, северная река. Марфа теперь понимала, почему так тянет на север: это была её настоящая родина.
Однажды, уговорив с собутыльниками пару огромных ковшей волшебной настойки, она увидела свое отражение в зеркале, испугалась и восхитилась. На нее смотрело странное лицо: форма его напоминала треугольник, уши заострились, а глаза стали продолговатыми, как у лисы. К тому же, они поменяли цвет: с голубых на зеленые. О таких глазах она всегда мечтала. это было её настоящее лицо.
Марфа чувствовала себя Женщиной. По человеческим меркам, она была очень древней. По настоящим – у нее не было возраста, как нет возраста у Солнца или воздуха, у человечества и женской сути. Доведись ей разрешать споры, Соломон рядом с ней оказался бы несмышленышем.
Царствовала она в те ночи надо всем миром женским, а значит, и мужским. И двое, тоже в кого-то превращающиеся, ей в этом не мешали: в ночных грезах каждый шатался сам по себе.
Дом, который, как ни странно, всегда содержался матерью алкоголика и наркомана в чистоте, вдруг покрывался толстенным слоем пыли. Казалось, без сапог не проберешься сквозь серослойную стену.
Особенно