Лион.
– Камилла, – начала Аннина, – помнишь, что ты человек-дерево?
Камилла кивнула.
– Судьба человека-дерева в мирное время – жертва. Кому хотелось съесть плоды, говоришь?
– Мне.
– А съедят другие.
Камилла охнула, закрыла рот рукой.
– Когда рождается девочка-первенец у ребенка человека-дерева, а это будет девочка, кто-то в семье умирает. А если у Марфы родится девочка?
Камилла вскинулась. Выдохнула воздух, ставший горячим.
– И отсчёт пойдет, соседка… Выпьет жизнь твою младенец еще во чреве будучи… Так что бди, не спускай глаз с неё. Запри дома, если надо. Убей, если придётся. Хочешь, я разведу? Так, что больше не сойдутся?
– Что вы говорите такое, Анина? – задохнулась Камилла.
– Ну смотри, – голос лекарши стал гортанным, словно она стала птицей, – Выбирать придется: или ты, или она.
На тополиной аллее воцарилась гробовая тишь.
Глава 4. Марфушенька-душенька. Цвет легкого безумия
Посвящается сумасшедшему уличному рисовальщику
Граница на замке, ключ в сундуке,
сундук в реке, река в рукаве,
рукав зашит, шов трещит,
кто его распустит,
век по свету мыкаться будет.
Марфа уже не помнила позапрошлой осени, когда сгорала последним листом. Максим в её жизнь больше не возвращался, а его жена больше не приходила Марфе во снах.
В ту пору почти каждую ночь в сумерках кто-то хохотал, отрывисто, словно безумец.
Осень брела по ослепшим улицам с застывшими домами, выпускала из-под узловатых пальцев туман и разбрасывала его по никогда не высыхающим болотам, заглядывала в окна. Старая, неприкаянная, с растрепанными космами, бродила она по ледяной уже земле, и словно напуганная окриком, ошалело оглядывалась: нет ли кого рядом. Не было.
Не было для нее смерти, лишь сумерки с утра и до ночи тянулись шлейфом за её ветхим платьем, уже пахнувшем гнилью.
Она, как и все, ждала снега. Но вместо снега пришла беда.
Беда, подобно наваждению, шла мимо болотистой дороги в черном пальто и ботинках на толстой подошве. Поднялась на третий этаж, позвонила в дверь и застыла перед Марфой с улыбкой существа, принёсшего спасение.
Весь октябрь Марфа пролежала дома с осложнением после ангины. Лекарша Аннина, сославшись на крайнюю занятость, посоветовала Камилле нанять за умеренную плату другого врача. Камилла, конечно, знала, что дело не в пациентах: Аннина всё чаще, особенно по ночам, мучилась приступами внезапного безразличия и ожидания смерти. Но молча согласилась.
Врача звали Максимом Евгеньевичем. Это был невысокий мужчина с каштановой копной волос и несколько развязной манерой разговора.
О прошлом его красавицы жены в городе говорили шепотом, восхищенным и таинственным. Были у них сыновья-погодки, шести и семи лет.
После третьего визита в семью доктор разрешил называть его просто Максимом.
– К чему эти отчества?