громными черными глазами, гребнем расчесывала густые волосы. И в старом узком зеркале на стене видела свое тело – стройную фигуру с маленькой грудью, узкую талию, длинные ноги. Но глаза ее не выражали при этом ни радости, ни гордости, а скорее – безразличие…
Тут откуда-то издали звучал утренний рог – молитвенно и протяжно.
Прервав утренний туалет, Зара облачалась в глухое черное платье и повязывала на голову черную косынку. Шептала слова короткой молитвы и выходила из дома.
Слева и справа вдоль горной реки стояли такие же дома-сакли чеченского аула, а сразу за ними – горы до горизонта.
Мимо крикливого петуха на заборе, мимо кур и козы она выходила на улицу и шла по ней, глядя только вниз, себе под ноги. Но слышала негромкий разговор соседок – пожилых, с венозными ногами. Выбивая свои паласы, моя посуду и доя коз, они говорили, глядя на нее, Зару:
– Черная вдова…
– Засохнет теперь…
– Лучше бы их вместе убило…
– Нет, Аллах ее сохранил, чтобы отомстила. Месть – это святое…
Зара проходила мимо.
Сразу за деревней было маленькое кладбище на горном склоне, два десятка старых и несколько новых могил. Зара останавливалась перед одной – совсем свежей, с рыхлой землей и временной табличкой «Хамзатов Муса. 1980–2005». Смотрела на эту могилу, губы шептали слова молитвы, а глаза наполнялись слезами.
В то утро у края кладбища остановился потрепанный и пропыленный «газик». Мужчина за рулем повернулся к сорокалетней женщине в черном платке, сидевшей на заднем сиденье, кивком головы показал ей на Зару.
Женщина вышла из машины, подошла к могиле, у которой молилась Зара, произнесла скорбную молитву и спросила:
– Это муж? Или брат?
– Муж.
– Горе… И давно его?
– Месяц.
– А сколько прожили?
– Год.
– Ребенок есть?
Зара молчала.
– Почему молчишь? – спросила женщина.
– Нет ребенка.
– Не хотели? Или что?
Зара ответила через силу:
– Был… Потеряла…
– Как это потеряла?
У Зары слезы навернулись на глаза.
– Ну, потеряла. На втором месяце…
– А-а!.. – сказала женщина. – Да, это горе… У тебя братья-сестры есть?
– Брат был, тоже погиб.
– А я потеряла мужа и сына. Теперь мы с тобой никому не нужны. Замуж никто не возьмет. Детей не будет. Засохнем. Я из Нижних Гихи, слышала?
– Да…
– Меня Аида звать. У нас большой бой был ночью. Трое мужчин и два ребенка ушли к Аллаху. А прибрать некому. Поможешь?
– Конечно.
– Поехали.
– Прямо сейчас?
– Да. На улице лежат. Грех…
И женщина не оглядываясь пошла к «газику».
А Зара, колеблясь, посмотрела на свой дом вдали… на женщину, без оглядки шагающую к машине… И пошла за женщиной…
Все, что было потом, она помнила так, как в кино показывают бобслей: урывками и под музыку. Только музыка была не киношная, а песни Тимура Муцараева, чеченского «певца шахидизма»:
Я не забуду никогда
Тот бой и бесконечный хаос
И вспоминаю, задыхаясь,
Друзей, ушедших навсегда.
Под эту песню в разбитом горном ауле Зара помогала хоронить погибших… А песня звучала:
И вновь суровые гробницы
Растут из пепла и огня.
Но, павших братьев хороня,
Мы не забудем эти лица!..
И две ее подруги-шахидки взорвали два пассажирских самолета. А Зара еще читала Коран и молилась со своей наставницей. А в Москве прозвучал теракт у метро «Рижская». Но Зара еще не была готова – на базе боевиков она постигала постулаты джихада о святой обязанности отомстить за мужа, прихватив с собой на небеса как можно больше мунепаков – неверных…
Один из этих неверных – подполковник Климов – возвращался с боевой операции. Два его БМП и тяжелый БТР, грязные, со следами пулевых и осколочных попаданий, спустились с гор к равнине и направились к Ханкале[1].
При подходе к Ханкале климовские БМП и БТР прошли по проходу в минных полях и, у шлагбаума на развилке дорог, ведущих к двум базам – МВД и армии, – свернули к базе МВД. Здесь было не разогнаться – дорога шла змейкой среди бетонных навалов и танков, стоящих в капонирах в ожидании потенциальных смертников на колесах…
Затем, прокатив вдоль красноречивого фронтового быта – вереницы сборных щитовых домов, вагончиков и стационарных палаток, уличных умывальников, турников, сортиров и бельевых веревок, на которых сохли солдатские портки, – два БМП остановились у госпиталя, высадили трех раненых и дюжину вусмерть усталых бойцов