в телепрограмме «Куклы» Ельцин, Березовский, Кириенко, Черномырдин, Чубайс, Жириновский и Зюганов обсуждали, куда им бежать в случае новой революции. В Петербурге хоронили царскую семью, а в Москве биржу лихорадило из-за слухов, что правительству нечем платить по ГКО. В центре Москвы бандиты средь бела дня расстреливали друг друга, а в творческих вузах шли вступительные экзамены. Рубль качался и падал, как осенний лист, МВФ задерживал выплату очередного спасительного транша, а во ВГИКе, в аудитории № 321 юноша-абитуриент декламировал:
– Вороне где-то Бог послал кусочек сыра…
Газеты кричали о неминуемом экономическом кризисе, а в 316-й аудитории девушка-абитуриентка сообщала:
– Только гордый буревестник реет плавно и свободно над седой равниной моря…
На Пушкинской площади, на митинге ЛДПР Жириновский обещал стать президентом и спасти страну, а в 312-й аудитории еще одна абитуриентка плясала и пела под Аллу Пугачеву:
– Арлекино! Арлекино! Трудно быть смешным для всех…
В кинотеатрах публика восторженно ревела, когда Бодров из чапаевского пулемета мочил в Нью-Йорке проклятых американцев, а в 305-й аудитории Надя Петелькина спрашивала профессора Джигарханяна и других членов приемной комиссии:
Как я люблю тебя?
Я люблю тебя так,
Что скажи мне хоть слово,
Подай мне лишь знак,
И я в небо взлечу,
Проплыву океаны,
Чтоб с тобою быть рядом,
Дорогой мой, желанный!..
У Петелькиной были такие сияющие глаза, такая трогательная наивность, свежесть и искренность не то природного таланта, не то первой девичьей влюбленности, что даже самые придирчивые члены комиссии не прерывали ее. И она продолжала, зардевшись:
Как я хочу тебя?
Я хочу тебя так,
Что душа замирает
И сердце томится,
И к тебе каждой клеточкой тело стремится!
О, как хочу, как хочу я тебе
Тоже ночами хоть изредка сниться!..
Даже Лариса Ивановна Удовиченко перестала обмахиваться газетой «Известия» с заголовком о неминуемом крахе экономики и с удивлением рассматривала Петелькину. А та все спрашивала у профессора Джигарханяна:
Как я люблю тебя?
Больше, чем свет!
Больше, чем радость!
Сильнее удачи!
Так я люблю тебя!
Так! Не иначе!..
И умолкла.
Члены комиссии тоже молчали, разглядывая ее – юную, лучеглазую, не то ребенка, не то уже взрослую.
– Гм… – сказала Удовиченко. – Детка, это чьи стихи?
Петелькина покраснела:
– М-м… мои…
– Твои? А сколько тебе лет?
– Шест… – начала Петелькина, но тут же поспешно поправилась: – Семнадцать. Вчера исполнилось, честное слово! – И показала паспорт. – Вот…
– Не нужно, – сказал Джигарханян. – Вы откуда приехали?
– Из Сибири, Уярска.
Тем временем в коридоре толпа абитуриентов, прильнув ухом к закрытой двери, недоумевала:
– Что там происходит? Они ее уже шесть минут держат! Другие за минуту вылетают…
А в душной аудитории профессор Джигарханян, трудно дыша и обмахиваясь газетой, произнес:
– Стихи… хорошие… А что вы еще умеете?
– Еще я танцую, пою…
– Хорошо. Спойте.
Но Петелькина успела спеть лишь два слова – «Сронила колечко со прав…» – как Удовиченко ее остановила:
– Достаточно. – И повернулась к секретарше комиссии: – Дайте ей направление в общежитие. – А Петелькиной: – Девушка, вы допущены к первому экзамену.
Петелькина пулей выскочила в коридор и, сшибая абитуриентов, ринулась к другой аудитории, под дверью которой стояла аналогичная толпа.
– Зина! Зинка! Меня допустили!!!
Зина, ее ровесница и землячка, бледная от страха перед экзаменом, бросилась ей навстречу.
– Дай подержаться! У меня колени дрожат! Дай за тебя подержаться!
Они обнялись, но Петелькина тут же вырвалась.
– Где телефон? Где тут телефон? Я Зое должна позвонить!
И, найдя телефон-автомат, сообщила в трубку:
– Теть Зой, мне только чемодан забрать! Я в общежитие переселяюсь! Я на первый тур прошла! Куда приехать? В мебельный? На Пресню? А где это?
Читая вывески магазинов, Петелькина – с заплечной сумочкой-рюкзачком – весело и чуть ли не вприпрыжку шла по Красной Пресне. Несмотря на чудовищную жару, она так ярко светилась счастьем, юностью и голыми коленками, что на нее заглядывались встречные мужчины, а сорокапятилетний Павел Кибицкий даже притормозил свой «лексус» и повел его рядом с ней.
Но заговорить не успел