дурачок!
И проворно, словно не в первый раз, шустро спустилась из кабины. Спрыгнув с нижних ступенек, побежала к машине. На миг обернулась, жёлтое платье вспыхнуло колокольчиком. Помахала рукой. А Миха замер, прижав ладонь к лицу, словно хотел задержать её поцелуй.
– Ничего себе! Натаха, – произнёс он, проводив взглядом машину.
Тучу пронесло быстро, и вновь выглянуло солнце. Вскоре приехал Иваныч на джипе – в день он отматывал по полям не меньше полутысячи километров! Сам следил за всем. Вот и сейчас он сказал Тремасу:
– Ничего, скоро подсушит! Как раз заправить тебя успеют, вон едет! И получаса не пройдёт! Как у нас на флоте говорили – после бури солнце ярче!
И оказался прав! Вскоре Тремас вновь убирал хлеб. Хотелось лететь! Но только лететь было нельзя, как раз наоборот, замедлить ход по максимуму: после дождя пшеница слегка полегла, и её нужно было жать осторожно. «Против шерсти» идти, как говорят комбайнёры.
Когда он вернулся домой в сумерках, на ботинках блестела роса. Мама ожидала в потёмках, за столом. Мясо с картошкой пристыло, огурчики на тарелочке поблёскивали, будто уже готовые хрустеть во рту, а на большом подносе возвышались горкой румяные пирожки. Его любимые – с яблоками, кто, как не мама, знала, что он больше всего любит:
– Утром улетел, не дослушал! Даже поздравить словцо матери сказать не дал!
– Да, спасибо мам, извини. Я и сам-то забыл! Мне Натаха напомнила.
– Она хорошая – эта твоя Натаха?
– Очень.
– Ну, дай вам Бог! С днём рождения тебя, сыночек!
Поцеловав маму в щёку, он умылся, и сел за стол. А потом – сразу рухнул на панцирную кровать, покачался в ней, словно в лодке. Закрыл глаза – а перед ними крутится жатка, подминает колосья. Такая «картинка» всегда после трудового дня, её никак не «выключить»…
Тремас чуть приподнялся на локте. Горела лампадка – маленьким уютным огонёчком, чуть освещая тёмный лик Богородицы. Мама шептала молитвы. Вот сейчас она обернётся к стене, где портреты, и, как всегда, раз-раз-раз, пересчитает пальчиком каждого ушедшего на небушко, вздохнёт, глядя на мужа и старшего сыночка, а потом помянет каждого в отдельности, и всех миром. Попросит за себя и за них прощения. Поплачет.
А Тремас, засыпая, видел купола храма, над ними в лазурном небе кружили голуби. Им теперь только у маковок сидеть, клювики точить, ворковать. А внутри уже никак – там всё заделано, замазано, служба идёт, священник басит, певчие голосят. В его сне храм восстановили. Потом он видел коллег – в чёрно-красных спецовках, и, конечно, главу КФХ «Победа» Сергея Ивановича Казеева с блокнотом. Опять шутки, анекдоты, и за работу. Плыл, плыл, туманился день ушедший. Шёл дождь – из пшеницы. Блестел на солнце его дружок – ростовский комбайн. А на углу поля, рядом с посадками, в зелени берёз стояла, смеялась, и махала ему ладошкой девочка-колокольчик Наташка.
«Всё будет, всё будет хорошо, – мысли его путались. – Всё!»
И вроде бы только сомкнул глаза… вдруг щелчок нарушает тишину, ярко-зелёные цифры «59» меняются на нули, и тягучую, похожую на сироп дрёму прорезает электронный