крови,
Без юности, без веры животворной,
Без жгучих мук и счастия любви,
Без тихих слез и громкого веселья,
В томлении немого забытья,
В унынии разврата и безделья…
Нет, други, нет – так дальше жить нельзя!
Сомнений ночь отрады не приносит,
Клевет и лжи наскучили слова,
Померкший взор лучей и солнца просит,
Усталый дух алкает божества.
Но не прозреть нам к солнцу сквозь туман,
Но не найти нам бога в дальней тьме:
Нас держит власть победного обмана,
Как узников в оковах и тюрьме.
Не веет в мир мечты живой дыханье,
Творящих сил иссякнула струя,
И лишь одно не умерло сознанье-
Не то призыв, не то воспоминанье, —
Оно твердит: так дальше жить нельзя!
Семен Надсон,
(написано в 1882 году).
Можно, еще как можно. Если хотите, мы все так живем, – сказал Савинков.
Вы через Международное социалистическое бюро разослали приглашение на конференцию, без нашего ведома и только от своего имени, а не от имени партии, хотя в ней состоите, – сказал Чернов.
Я…, я…
Вы оппортунист. Вот вы кто, – заключил Азеф.
Нет, мне просто нужен секретарь, чтобы он координировал мою работу, – сказал Алексей Федорович.
И кого вы хотите в секретари? У вас есть кто-то на примете? – Спросил Чернов.
А что Петр Моисеевич, вам не подходит? – спросил Савинков.
Он скорей помощник, нежели секретарь, – ответил Алексей Федорович.
Так кого вам надо? – Спросил Чернов.
"Председателя Невского отдела", "рабочего" Петрова. Вот, кто мне нужен, – сказал Алексей Федорович.
Хорошо, выпишем вам Петрова, а пока никакой самостоятельности, – сказал Чернов.
Сидите тихо, и не заставляйте нас больше являться к вам, иначе следующее свидание может для вас стать последним. Зачем нам, отщепенцы и раскольники, – сказал Савинков.
Нам, позора не надо, – язвительно сказал Азеф.
Прощайте, Алексей Федорович, – сказал Чернов.
Не расслабляйтесь, – сказал Савинков.
Всех вам благ, – сказал Азеф и все трое как по команде развернулись и вышли за дверь оставив Алексея Федоровича, в недоумении.
ПРЕДАТЕЛЬСТВО
Над Женевой лил дождь, снег на тротуаре под его воздействием стремительно таял. На ее улицы явился март месяц принеся с собой оттепель. Часы пробили восемь вечера после полудней. В домах по rue Carouge, уже зажегся свет. В этой пространственной обстановке, в шляпе с широкими полями, в кожаном плаще и лакированных ботинках ходил в зад и вперед Петр Моисеевич Рутенберг. Он периодически посматривал на окна второго этажа дома № 27, которые были тепло освещены.
Он был сильно разгневан из-за того, что его телеграммой вернули прямо с границы назад в Женеву. И теперь его страстная натура жаждала удовлетворения своих горячих эмоций