к окну и заполнила его, полностью облепив. Гул в голове стал такой, что всё лопалось. Как-то оказалась в комнате под одеялом. Душно, и что-то давит всё сильнее, наверное, оно меня сейчас задавит и задушит, и утащит. Последней мыслью было: «За мной пришло привидение».
– А, а вот она. А мы везде ищем. Ты что сюда забралась?
Голос бабушки донёсся издалека. Разлепив глаза, сощурилась от яркого света лампы.
– А мы давно пришли, а тебя нет. Я ничего не поняла. Ищу, ищу. А ты чего под одеяло забралась?
Я жива? Я здесь? Судя по мокрой голове и одежде – да. Продолжало трясти. Ощущения от раздавливающей серой массы застряли в горле. Что это было? Дома уже было полно народа, все вернулись. Простынь подо мной была мокрая от пота и слёз.
Слезать с кровати – очень страшно. Оставаться в этом доме – очень страшно. Теперь ведь точно знаю, что ореховое приведение будет приходить за мной, как только буду оставаться одна, или буду одна на кухне. Как страшно жить дальше. Что делать?
Нащупав потрёпанного любимого бледно-розового плюшевого медведя, обняла его и застыла.
Тогда ещё не знала, что через неделю, после одного из дней в детском саду, когда там расскажут страшные истории, всё станет еще хуже. Кроме орехового привидения станут приходить по ночам кукла с красным когтём и чёрный-чёрный вагончик будет ехать по чёрным-чёрным рельсам в чёрном-чёрном городе теперь каждую ночь. И каждую ночь будут мурашки, до полного оцепенения. Все будут спать, а я – смотреть в дверные проёмы и на ковёр на стене и ждать, когда кукла с красным когтем придёт за мной и всей нашей семьей. Будет очень страшно гадать, кого же она заберёт первым.
Поделиться своими страхами с кем-то в голову не приходило. Со мной никто бы не стал это обсуждать. Было очень стыдно, и все посмеялись бы. Или, может, надо было всё-же попытаться?
Глава 3. Хочу свинью
Давящий шум голосов не прекращался. Хотелось тишины, но она не появилась бы, даже если заткнуть уши или спрятаться в шкафу в раздевалке. В группе детского сада близилось время полдника. Дети разноцветными пятнами мелькали во все стороны. Визжа, смеясь, спотыкаясь, ругаясь.
Я, как обычно, сидела под окном, на черном лакированном стуле с хохломской росписью, теребя правой рукой отколупавшийся край сидушки. Когда-то белая, но теперь уже грязно-серая занавеска противно ёрзала по уху и плечу. Но очень хотелось именно не двигаться посреди этого дурдома. Заочно любимый плюшевый белый медведь сидел в далёком углу на высоком шкафу. Всегда ощущала себя с ним единым целым, и до спазма в горле хотелось его держать и крепко обнимать, такого родного и тихого. Но белый медведь был для детей под запретом. Навсегда. Играть – запрещено. Снимать со шкафа – запрещено. И только один раз были пять минут счастья, когда обнимала его, позируя, для врученной позже чёрно-белой фотографии. Правда, получилась на ней, хоть и с нарядным большим бантом, но со вселенской печалью в глазах.
Дети бегали, медведь грустил, ну и я, как обычно не понимала, что вообще происходит и до какого момента это надо терпеть. Но терпела.
Тут