Иванова
Другая жизнь
Приближались 90-е годы. Время революций и микрореволюций, прорастания непонятных партий, жизнелюбивых, как сорняки. Рост (в смысле количества) денег и падение (в смысле качества) жизни. Ещё был жив Сахаров, и его картавая мужественная речь воспринималась депутатами и сидящими у телевизоров в лучшем случае как монолог вожака психбольницы. Афганцы доказывали сами себе свой патриотизм, захлебнувшись гневом против академика, а их матери тихо плакали. Никто никого не слышал. Сахаров слушал вечность и будущее, а афганцы – своих командиров. Предельно ясно было одно: надо выживать. А как? А кто уж как сумеет.
Мы все были как ракушки с попавшим в них песком. Долго-долго раковина перетирает собственной плотью попавшую в глубь перламутра песчинку, пока та, наконец, из слизи, боли и вечности не превратится в жемчужину. Песка сколько угодно. Боли много. Жемчуг не вызревает. Да и то верно: в распоряжении раковины – вечность. А человек беззащитен: его кожа так тонка, так слабы его тоненькие капилляры, так ранимы его подвижные глаза – им должны двигать только страх боли и желание защититься. Но чувство самосохранения, на мой взгляд, русским малоприсуще.
Я помню, как в 1979 году по турпутёвке ездила в Югославию (была ещё такая страна, как и был ещё родимый СССР). То самое десятибалльное землетрясение произошло за неделю до приезда нашей группы. Черногория была в трауре. Бывшие многоэтажные дома лежали на земле, как слоёные вафли. Югославы говорили о новых толчках. Рядом с нами отдыхали немцы, французы и итальянцы. Весёлые флажки этих стран и наш серпастый-молоткастый взметались на одном древке каждое утро.
Землетрясение застало наш шумный говорливый интернационал в столовой. Землетрясение – громко сказано, так, слабое подобие катастрофы, маленькое глухое напоминание большой трагической жизни природы.
Флажки были наскоро свёрнуты и вместе с хозяевами моментально исчезли в направлении запада. Югославы побледнели, с верхних этажей отеля перебрались на нижние. Это была их родина, куда им уезжать? Наши люди и наш флаг остались там, где были. Люди нашли ещё один повод для банкета, а красный флаг в одиночестве приобрёл патриотическое значение. Как в ноябрьские праздники. Безрассудно? Да. Но – красиво.
Ещё одна деталь того времени, проведённого на Адриатике. Русские женщины для братьев-славян казались неведомыми существами, чудом экзотических птичек, случайно выпорхнувших из-за «железного занавеса». Изысканно одетые югославы, все как один высокие и смуглые, весело хватали нас за руки, а мы шарахались в сторону, как колхозное стадо. Разношёрстно и убого одетое. Да-да, безоглядность нашей идейности была красивей нашей одежды. Сейчас наоборот.
Когда началась война в Косово, я ревела у телевизора: «Господи, сохрани эту прекрасную маленькую страну!»
Моё любимое – дневники, письма, краткие стихи, небольшие рассказики, прописные буквы, малюсенькие эссе, трёх- и двустишия, хокку, тире, запятые, и точка.
И я её пройти
Совсем мало надо. Дом, речку или озеро – в общем, какую-то воду, чтоб уносила, не задерживала раздражение. Да тропинку, затёртую до пыли, ведущую к слоистой платформе.
Купи там билет, обогнув нерабочие терминалы, в стеклянной