Начни с Эпикура, это основа всего.
– Что именно Эпикура?
– Мы уходим в поход, – говорил брат, улыбаясь справа налево, – мы уходим в поход. Мы хозяйке давно за квартиру должны. Но, увы, после нас там оценщика ждет – грязный пол, потолок, и четыре стены…
– Так с чего начать? – спросил я.
– Я составлю, тебе, Влерик, список книг, которые нужно прочесть в первую очередь. А самое главное – запомни это сразу, сейчас: никогда не читай о мелких народах и мелких цивилизациях.
– Почему, неинтересно?
– Изучая мелочь, будешь сам мелким, Влерик.
Брат внимательно смотрел на меня серыми глазами; пожалуй, глазами мы отличались больше всего. У меня были голубые, как и положено страстной родительской надежде, а у него почти без цвета, даже не серые, вообще никакие. В них дрожал спокойный смех – беспощадный ко всему, что его окружало.
«Ты и так мелкий, – говорил этот взгляд, – но можешь стать больше, может быть даже больше меня, но только если я окончательно плюну на все».
Моих способностей догнать его явно не хватало. Он опережал меня в возрасте, что бы я ни делал, мне не перепрыгнуть эти шесть лет. Я мог бы стать триумфатором в живописи, ведь я учился в художественной школе, рисовал, ходил в парк на этюды. Но похвалы учителей и гордые вздохи родителей наполняли меня отвратительным стыдом, я понимал – и только в этом чувствовал себя гением – что брат в силах создать какую-то другую, новую красоту.
Я прочитал письма Эпикура и вдруг понял, что я, должно быть, тоже что-то значу. Радостный, я отправился к брату, чтобы просто с ним поговорить. Он посмотрел на меня и сказал:
– Ты, братик, попался на крючок наслаждения, – и рассмеялся.
– Но это же так правильно, – сказал я.
– Ничего… полезно, – продолжал Вадим. – Все великие попадались на эту наживку, но также – подумай об этом, Влерик, – и великое множество мелких. Знаешь, когда начинается глупость? Когда с первой открытой истиной носишься больше, чем два часа. Я имею в виду твое сияющее как солнышко лицо, Влерик. Конечно, наслаждение прежде всего. Весь земной шар каждую секунду рычит от наслаждения. А те, кто не рычит – мечтают залаять. Так вот, ты – скулишь. Те, кто орут от восторга, всегда скулят, им нравится.
– Вот скажи, Влерик, – взгляд брата стал пристальней, глаза – цветней, – тебе нравится рисовать?
– Да.
– А почему? Зачем это тебе, братик?
– Мы с папой говорили, – быстро сказал я, – потом я поступлю в Ленинградскую Академию.
– А потом?
– Потом? Ну, не знаю. Выставки всякие… В Союз художников вступлю.
Брат откинул голову назад и засмеялся, хохотал он звонко, от всей души, но мне всегда казалось, что звуки его смеха заранее таят готовое для меня унижение.
– В Союз художников? – переспросил брат. – А что ты там будешь делать?
– Рисовать, – тихо сказал я.
– Рисовать? – почти крикнул брат. Он не улыбался,