крошкой, улица, вероятно, продолжала бы отпускать ей ежедневно по гривеннику. Но она по неумолимому закону природы росла, туго, но все же росла, и это-то ее и погубило. В 11 лет улица нашла, что она уже может зарабатывать свой хлеб, и перестала отпускать гривенники. На ее судьбе, как в зеркале, отразилось буржуазное миросозерцание, в котором детский труд представляет из себя то Эльдорадо, к которому стремится всякий владелец орудий труда.
– Дети должны работать, их труд самый выгодный, а неработающая 11-летняя девочка является прямым убытком для «общества».
Вот что молчаливо ответила Дуньке улица, когда она протягивала руку за подаянием.
И вот она работает! Теперь она не сидит на шее общества, она живет своим «трудом»!
История Егорки точная копия с истории его подруги, с той только разницей, что он совсем не помнит своих родителей. Матерью его всегда была улица, поступила она с ним так же, как и с Дунькой, и к тому и другому приложена была одна и та же мерка. До одиннадцати лет кое-как кормился подаянием, а на двенадцатом году принужден был согласиться на предложение «лодочника». Разница была еще в том, что его «лодочник» заплатил ему не три рубля, а всего рубль, хотя это был богатый человек, домовладелец, гласный Думы. Этот господин, очевидно, лучше знал рыночную цену детского тела, чем лодочник, о трех рублях которого дети сами говорят, как о сумме, далеко превышающей ценность оказанной услуги.
Три рубля для них целое богатство, они даже боялись, что их ограбят, и прятались от всех. Им казалось, что все только и думают об их «богатстве».
Егоркин первый «гость» в качестве привычного ценителя труда, конечно, знал это и вознаградил его рублем. Но Егорка не обижается на него, он находит, что все это в порядке вещей.
Ведь он не один занимается этой «работой» и всем так же платят. Егорка болен, его заразили, но и на это он не обижается и это находит он в порядке вещей.
Его удивляет скорее обратное: человеческое отношение к нему постороннего лица, бескорыстное желание помочь, войти в его положение. Это ему непонятно, к этому он не привык и это не укладывается в его голове. Так, он никак не мог примириться с тем, что ни он, ни Дунька не нужны мне и что все наше знакомство ограничится одним ужином.
Напротив, он думал, что мне нужны одновременно и он, и его подруга, – иначе зачем я их кормлю обоих, а не одного которого-нибудь.
Именно это он имел в виду там, под пристанью, когда сказал:
«Пойдем, Дунька, бывают ведь и такие! Помнишь прошлогоднего капитана?»
«Прошлогодний капитан» именно надругался над ними обоими вместе, при самой отвратительной обстановке.
И как я ни уверял их, что ничего подобного не желаю, они не верили, это видно было по их глазам, по их переглядыванию между собой. Поверили, и то с трудом, только когда я распростился с ними у дверей притона.
– Вы вправду уходите?
– Конечно, а ты все не веришь?
– Нет, зачем не верить…