ясно различимый аромат укрытых ночью цветов, ибо уже зацветала смородина, дикая вишня, слива, боярышник, и слышно было, как в окружающих, смутно различимых деревьях не менее пяти соловьев состязаются в конкурсе певческой красоты. Варт лежал на спине, под наполовину сползшей медвежьей шкурой, скрестив за головою руки. Ночь была слишком прекрасна, чтобы спать, слишком тепла, чтобы подтягивать шкуру. Как зачарованный, следил он за звездами. Скоро снова настанет лето, он сможет уходить ночевать на замковые стены и видеть, как звезды парят над его лицом – близко, будто мотыльки, – они и похожи, по крайности Млечный Путь, на пыльцу с мотыльковых крыльев. И в то же самое время они будут так далеки, что в переполненной вздохами душе начнут беспомощно роиться неизъяснимые мысли о Вселенной и вечности, и он представит себе, как улетает меж ними, все выше и выше, никогда их не достигая, никогда не завершая полета, все покидая, всего лишаясь в спокойной стремительности пространства.
Когда Архимед пришел за ним, он уже крепко спал.
– Съешь-ка вот это, – сказал Архимед и вручил ему дохлую мышь.
Варт чувствовал себя до того необычно, что без протестов принял пушистую кроху и сунул ее в рот, даже не подумав, что она может оказаться препротивной. А потому и не удивился, почувствовав, что вкус у нее отменный, – что-то вроде неочищенного персика, хотя, конечно, сама мышь была вкусней своей шкурки.
– А теперь пора и в полет, – сказал Архимед. – Запрыгни на подоконник и посиди немного, чтоб попривыкнуть, прежде чем мы снимемся.
Варт вспрыгнул на подоконник и машинально лишний раз взмахнул крыльями – точно так же, как взмахивает руками прыгун в высоту. Он плюхнулся на подоконник с глухим ударом, какой слышишь, когда садится с лету сова, но вовремя остановиться не смог и вывалился из окна.
«Ну вот, – развеселившись, подумал он, – тут-то я и сверну себе шею».
Странное дело, но он почему-то не воспринимал жизнь всерьез. Стены замка пронеслись мимо, замковый ров и земля наплывали на Варта. Он ударил крыльями, и земля ушла вниз, будто вода в худом колодце. Через секунду сила удара истратилась, и земля вновь начала приближаться. Он ударил еще раз. Как странно было нестись над то взбухавшей, то опадавшей под ним землей в полном беззвучии бахромчатого оперения.
– Ради всего святого, – послышался задыхающийся голос Архимеда, мотавшегося вверх и вниз в темноте сзади него, – перестань ты летать, словно дятел. Глядя на тебя, всякий решил бы, что ты – домовый сыч, если бы эту тварь уже завезли в страну. Ты знаешь, что ты делаешь? Ты бьешь крыльями, набираешь скорость, забираешься, пока она не иссякнет, вверх, зависаешь, а как только начинаешь терять высоту, бьешь крыльями снова – и все сначала. С тобой невозможно держаться вровень.
– Ну да, – беспечно сказал Варт, – а если я не стану этого делать, я просто свалюсь на землю.
– Идиот, – сказал Архимед. – Ты должен все время помахивать крыльями, а не подпрыгивать на них таким манером.
Варт сделал, как ему было сказано, и с удивлением