стране, даже учитывая их статус «жертв режима»? Живут с такими же как они мигрантами в «клоповниках», в которые раньше зашли бы только, если потребовалось написать разгромную статью об ужасах жизни в тоталитарной стране. Работают они не как раньше – в банках, офисах или редакциях, а в пекарнях или режут салаты. Там во время короткого перерыва строчат и выкладывают посты в соцсетях (по геолокации в постах и раскрывается их местонахождение).
Последняя волна миграции устроилась и того хуже. Удрав в Грузию, они кормятся с помоек, там же находят одежду и мелочи для дома. Они даже не прячутся и гордо пишут о своих «находках» в соцсетях.
Многим из этих дауншифтеров по неволе вернуться домой и к прежней жизни будет сложно. Кто-то продал квартиру и прочее имущество, а кто-то слишком много наговорил и написала на собственных страницах в соцсетях. Удалить можно, но «Интернет помнит всё», всегда найдётся тот, кто сделал скриншот и выложит его сразу, как только мигрант поменяет мнение на противоположное.
Хургада, конечно, отличается Европы и США, и не только другим менталитетом. Хургада – курорт, где не жизнь, а тусовка. Сегодня человек тут, а завтра – в Москве. В Хургаде очень много тех, кто сдаёт свою квартиру в России и живёт на берегу Красного моря как на даче.
Но лично мне море надоело. Последний год жизни в Хургаде я была на пляже раз пять, вряд ли больше. Видеть его уже не могла. Каждый день море, солнце, пляж, песок… Этот чёртов песок скрипит на зубах, во время пыльной бури он проникает везде. И, когда раздеваешься, сыплется на пол из трусов. Он забивается в уши, превращает волосы в набитую пылью подушку.
И зачем я вернулась в Хургаду в третий раз? Бог троицу любит, все русские знают. Но, как выяснилось в будущем, я ещё не всё сделала в Египте. Мне ещё нужно было встретить человека, который вскрыл бы старые болячки и вылечил.
Зато после трёх лет, проведённых в Египте, я по морю лет десять не скучала. Первое время пляжи мне в кошмарах снились.
Глава вторая. Ваш выбор, живите, как выбрали
Зима. Полярная ночь. Холодно. Мне три года. Я стою, держусь руками за штакетник и плачу. Мама оставила меня тут потому, что я плохая. Я плакала, жаловалась, что устала и просилась на ручки. И меня оставили. Плохая дочь не нужна.
Видение нечёткое, размытое. Я не вижу лиц, только два силуэта передо мной. Один – высокий и очень злой. Это мама. Она кричит на меня, мне страшно, я плачу. Второй силуэт немного выше меня. Это моя сестра. Я не вижу лица, только мутное тёмно-серое пятно, но от него за версту разит злорадством и превосходством. Ещё бы! Она хорошая, а я – плохая.
И так я буду думать долгие тридцать семь лет, и всё это время буду пытаться доказать, что я хорошая.
Я выучусь читать в три с половиной года, сама выучусь. Учить будут не меня, а сестру, но я буду слушать и учить. Я не буду больше жаловаться, я буду молчать. Я выброшу любимого медведя, старого, безглазого, но любимого. Я послушная и хорошая, мама сказала выбросить, и я выполню.
Это сейчас я знаю, что этот был акт подчинения,