рода, как правило, самый грязный из всех.
Дополнительным элементом в моем случае был тот факт, что во время пребывания в Египте я внезапно начал расти. Поскольку выше по Нилу не было портных, когда я вернулся в Каир, мне понадобился новый наряд.
Когда мы добрались до Дрездена, нас, младших детей, оставили на лето в доме герра Минквица, члена то ли муниципального, то ли саксонского правительства – я забыл, какого именно. Мы надеялись, что таким образом мы приобретем некоторые знания немецкого языка и литературы.
Они были самой доброй семьей, какую только можно себе представить. Я никогда не забуду неутомимое терпение двух дочерей. Отец и мать, а также застенчивый, худой двоюродный брат-студент, живший в квартире, были не менее добры. Выезжая за город, я усердно собирал образцы и оживлял дом ежами и другими мелкими животными и рептилиями, которые упорно пытались выбраться из частично закрытых ящиков бюро.
Двое сыновей были очаровательными студентами Лейпцигского университета, оба принадлежали к дуэльному корпусу и, как следствие, их лица были украшены шрамами. Одного из них, знаменитого фехтовальщика, звали Дер Роте Херцог (Красный герцог), а другого при каждом удобном случае звали герр Назехорн (Сэр Носорог), поскольку кончик его носа был отрезан на дуэли и пришит снова.
Я выучил здесь много немецкого, помимо своей воли, и, прежде всего, я был очарован Нибелунгами. Немецкая проза никогда не давалась мне по-настоящему легко в том смысле, в каком давалась французская, но немецкая поэзия волновала меня не меньше, чем английская.
С того времени и по сей день было бы совершенно невозможно заставить меня почувствовать, что немцы на самом деле иностранцы. Привязанность, Gemuthlichkeit (качество, которое не может быть точно передано ни одним английским словом), способность к тяжелой работе, чувство долга, восторг от изучения литературы и науки, гордость за новую Германию, более чем добрый и дружеский интерес к трем странным детям – все это проявления немецкого характера и немецкой семейной жизни произвели на меня подсознательное впечатление, которое я ни в малейшей степени не определил в то время, но которое все еще очень живо сорок лет спустя.
Напряженная жизнь
Когда я вернулся в Америку в возрасте пятнадцати лет, я начал серьезно учиться, чтобы поступить в Гарвард под руководством мистера Артура Катлера, который позже основал школу Катлера в Нью-Йорке. Я не мог ходить в школу, потому что по некоторым предметам знал намного меньше, чем большинство мальчиков моего возраста, а по другим – намного больше. В естественных науках, истории и географии, а также в неожиданных частях немецкого и французского языков я был силен, но прискорбно слаб в латыни, греческом и математике.
Мой дед построил свой летний дом в Ойстер-Бей за несколько лет до этого, и теперь отец сделал Ойстер-Бей летним домом для своей семьи. Параллельно с подготовкой к поступлению в колледж я занимался практической изучением естественной