от холода. Он хотел взять ее руки в свои, спрятать под пиджак, чтобы согреть. Он видел, что так делал отец, когда мерзли руки у матери. Но, призвав на помощь самообладание, выработанное годами обучения у Джема, он застыл на месте.
– Корделия, – сказал он. – Ты собираешься сказать Люси? Я знаю, что ты не могла говорить с ней об этом, потому что вы неделю не виделись, но… теперь ты ей расскажешь? О том, что ты видела меня… с Грейс, прежде чем вы уехали в Париж?
Корделия покачала головой.
– Нет, я не намерена ей об этом рассказывать. Я не обсуждала с ней ни твои отношения с Грейс, ни нашу… договоренность насчет нее. – Она подняла голову и гордо взглянула на него. Ее темные глаза блеснули, как два медных щита. – Я не хочу, чтобы меня жалели. Ни Люси, ни кто бы то ни было еще.
«В этом мы с тобой похожи», – чуть не сказал Джеймс. Он не мог заставить себя говорить с кем-то о браслете, о заклинании. Не мог вынести мысли о сочувствии и жалости со стороны близких. Он отправился в Париж, собираясь рассказать правду Корделии, но представлял себе их встречу совершенно иначе.
Усилием воли он прогнал воспоминание: его любимая женщина в объятиях другого.
– Прости меня, – сказал он. – Я не хотел ставить тебя в такое положение, вынуждать лгать Люси. Теперь я вижу, что из-за этого вы отдалились друг от друга. Я не думал, что этим кончится. Все из-за моей гордости. Она того не стоит. – Джеймс рискнул поднять глаза на Корделию, и ему показалось, что она немного смягчилась. – Давай просто поедем домой.
Он не сдержался, протянул руку и убрал с ее лба темно-красный локон; при этом он слегка коснулся кончиками пальцев ее нежной щеки. К его удивлению, она не отстранилась и не убрала его руку. Но и не сказала: «Да, поедем домой, на Керзон-стрит». Она не произнесла ни слова.
– Этот особняк на Керзон-стрит – наш дом, – продолжал он прежним спокойным тоном. – Наш дом. Без тебя он пуст.
– Этот дом ты приобрел и обставил, чтобы жить там с Грейс, – сказала она, качая головой. – Ты даже не притворялся, что это не так; я считала само собой разумеющимся, что рано или поздно она станет там хозяйкой. Мы собирались прожить вместе один год, Джеймс…
– Я никогда не думал о том, что буду жить там с ней, – возразил Джеймс.
Это была правда; он не думал о второй женитьбе. Чары браслета не принуждали его к этому. Браслет отвлекал его от мыслей о будущем, от анализа собственных эмоций.
– Корделия, – прошептал он, снова касаясь ее щеки. Она закрыла глаза, и ее черные ресницы дрогнули. Он так сильно хотел поцеловать ее, что все тело пронзала боль. – Поедем домой. Я не прошу тебя простить меня сейчас. Я готов просить прощения сто раз, тысячу раз. Мы можем играть в шахматы. Сидеть у огня. Можем разговаривать. О Париже, о Мэтью, о Люси, о чем пожелаешь. Помнишь, как мы говорили с тобой часами…
Услышав это, Корделия открыла глаза. У Джеймса замерло сердце. Он ничего не мог с собой поделать. Ее темные глаза, даже усталые и печальные, всегда сводили его с ума.
– Джеймс, – грустно вздохнула она. – Мы никогда по-настоящему