Зубкова.
– А что ты имеешь против неудачников? – послышался из коридора знакомый голос. Милена решила, что переутомилась, а когда в кабинете – на месте преступления, между прочим! – появился Кирилл в обнимку со своей ламией, то и вовсе свихнулась.
– Хватит меня преследовать! – отшатнулась Зубкова. – Громов, фас!
Лубишомен, видимо, привык выполнять чужие приказы, да и время было раннее, так что упырь дернулся, но потом замер. На глазах удивленной Милены Диг, хранивший ей верность ровно два часа, бросился к девушке Кирилла.
– Вы приехали! – Громов ровно так же, как ранее с Миленой, рухнул к ногам ламии и запричитал: – Я уж думал, не дождусь! Представляете, весь день молился Семейству Мучеников Калленов, чтоб вас побыстрее сюда, к нам… Встал такой перед плакатом «Затмения» на колени и говорю: «Эдвард Каллен Кровоточащий…»
– «…Вампиролюбец наш, загрызи и испей», – молитвенно сложив руки, закончила за него вампирша.
– Ой, бля-а… – схватилась за голову Милена, на всякий случай отойдя подальше. – Ничего себе, культурная столица. Да ты предатель, амиго.
Бразилец попереводил взгляд с одной вампирши на другую, потом, видимо, реалистично оценил ситуацию и бросился уже к Кириллу примерно с теми же всхлипываниями.
Милена и ламия молчали. Первая демонстративно начала огораживать место преступления третьим километром красно-черной ленты. Несколько змеиных чешуек упали с кожи плеча Златы на пол. Милена демонстративно откинула их в сторону носком красной туфли. Молчание затягивалось.
– Так, ну вы вообще кто? – не выдержала Зубкова, намотав уже пять слоев ограждения.
– Я все ждала, когда вы спросите, – тихо ответила Злата. – Бальтазар Кусанов был моим отцом.
– Вообще-то, он Бельфегор, – холодно поправила Милена. – И как-то вы с ним не похожи.
– На самом деле он Бальтазар. Просто взял псевдоним. Сделался Бельфегором, всегда говорил, что имя Бальтазар слишком простое, – вздохнула ламия.
Милена чуть не подавилась растворимой кровью с холестерином.
– А насчет похожи… я уродилась в мать. Ламии рожают только девочек, причем по одной за всю свою вечность. Мы взрослеем до человеческих двадцати трех лет, а потом такими и остаемся.
Злата говорила с такой скорбью, что Милене захотелось ее пнуть. Как же тяжело, блин, быть вечно юной! Самой Зубковой стукнул тридцатник, причем тоже на веки вечные, и даже утверждать на публике, что ей девятнадцать, не всегда помогало. На месте младшей Кусановой она бы так не расстраивалась.
– Я уже знаю, что вы приехали из Московии, чтобы расследовать убийство моего отца, – продолжила ламия, встряхивая белыми волосами. – Я хочу вам помочь.
– Какой ужас, – вырвалось у Милены.
– Да, я очень любила папу, – шмыгнула носом Злата.
– Да я не об этом, – скривилась вампирша. – Ужас в том, что,