Еще в античности Аристотель концептуально определил целесообразную человеческую деятельность как универсальную модель для объяснения всех явлений действительности. В средневековье «схоласты преобразовали аристотелевские понятия в собственную категориальную схему, включавшую причину формальную, причину движущую, причину материальную и причину конечную, подчеркнув различие физической каузальности и целевой детерминации»26. Успехами научного познания обусловлена трактовка каузальности Г. В. Лейбницем. Отмечая неадекватность механических моделей организма, он обращает внимание на качественное различие между ними: «Машины в природе, то есть живые тела, и в своих наималейших частях до бесконечности продолжают быть машинами. В этом и заключается различие между природой и искусством, то есть между искусством божественным и нашим»27. Для объяснения специфичности живой природы он разрабатывает идею («Монадология», 1714), по которой мир представляет собой единство множества непротяженных идеальных существ – монад, сообразующимися между собой «в силу гармонии, предустановленной между всеми субстанциями, так как все они суть выражения одного и того же универсума»28. Однако, в результате доведения принципа целесообразности до предустановленной гармонии, по мнению М. Г. Макарова, идея Лейбница потеряла всякое отношение к реальному научному познанию и не смогла способствовать обоснованию биологического знания29.
По Канту, принцип целесообразности природы есть трансцендентальный принцип рефлектирующей способности суждения. Рефлективность означает, что вводимые принципы отражают особенности природы познавательных способностей субъекта, особенности его мыслительного процесса и ни в коем случае не приписываются самой природе. «Опыт приводит нашу способность суждения к понятию объективной и материальной целесообразности, т. е. к понятию цели в природе, только тогда, когда нужно определить отношение причины к действию…»30. Рассматривать действие как закономерное мы в состоянии только потому, что рассматриваем идею причинения «как условие возможности действия. Когда мы сам предмет как действие «мыслим как возможное только через понятие об этом действии, – там мыслим мы себе и цель. Представление о действии есть здесь определяющее основание его причины и предшествует последней»31.
Развивая далее эту мысль, он находит всеобщее основание для всех природных явлений – вид причинности. Причинная связь, которая мыслится рассудком, составляет всегда нисходящий ряд причин и результатов (действий), в котором вещи, как действия, предполагают другие вещи, как причины. Эту причинную связь Кант называет «связью действующих причин» (nexus effectivus). Но можно мыслить причинную связь и по понятию разума (о целях), если ее рассматривать как ряд зависимостей по нисходящей и по восходящей линиям одновременно, «когда вещь, обозначенную раз как действие, при