если могли спугнуть своим криком дикую ворону, сидящую на ветке. Новички тратили первые восемь лет на то, чтобы научиться читать, а иногда и писать; они также посвящали несколько часов в день заучиванию по крайней мере трех произведений древней классики. Только когда им исполнялось пятнадцать, их считали достаточно взрослыми, чтобы тщательно обдумать вопрос – готовы ли они начать заниматься с учителем, чтобы постичь смысл книг, которые они уже выучили наизусть.
Потом проходило еще десять лет напряженной учебы, которые в настоящее время растянулись на двадцать, чтобы сдать экзамены на геше. На полпути, в возрасте двадцати лет, молодой человек делал свой окончательный выбор: оставаться монахом или нет. На этот раз решение было его собственным, и его нужно было сохранить на всю жизнь. Но у девушек такого выбора не было, как я узнала на собственном горьком опыте.
Мой отец и дядя уговорили настоятеля монастыря, их старого друга, который тоже учился в Индии, разрешить Тенцингу стать помощником дяди. Все это было спровоцировано Амалой, которая хотела усидеть на двух стульях, чтобы ее дорогой сын стал геше, но не покинул нас, когда вырастет. Молодые слуги старшего ламы приносили еду с кухни; таскали воду для питья и умывания из ближайшего ручья в двух ведрах, свисающих с шеста, балансирующего на плечах; следили за чистотой алтаря ламы – свежие цветы и благовония должны были быть на алтаре всегда. Но самой важной работой было наполнение чашки ламы горячим, крепким, соленым тибетским чаем, который, как всем известно, абсолютно необходим для ясного мышления при чтении трудной книги.
Однажды Тенцинг опоздал за чаем; Амала отвлеклась на выправление ковра, а бабушка решила вздремнуть. Я помню мне было около пяти лет. Я просто смело встала и сделала то, что всегда хотела. Я схватила маленький сосуд с чаем и отнесла его дяде.
Когда я проскользнула в его дверь, дядя вел урок, пристально глядя вниз со своего места на кровати на группу из восьми молодых учеников класса, в котором учился Тенцинг.
– …Итак, настоящая защита – настоящий приют и убежище – это не изображения святых и даже не книги с мудростью, которой они учили в нашем мире, – сказал он напряженно, указывая на алтарь и стопку драгоценных рукописей. – Скорее вас защищают сами идеи: совершать добро другим и знать, почему вы это делаете, и осознавать, что это принесет…
Внезапно он остановился, посмотрел поверх кучки бритых голов и поймал меня удивленным взглядом.
Я быстро потупила взор и, прежде чем его глаза успели сказать мне обратное, прошла в переднюю часть помещения вдоль небольшого пространства перед алтарем, оставленного студентами для прохода помощника. Я подошла к столику дяди и встала в сторонке. Внезапно меня поразила тишина, и я почувствовала, как все мальчики смотрят на меня. Мои руки начали трястись. Я сняла крышку с маленькой деревянной маслобойки и подняла ее, чтобы наполнить чашу дяди, но мне не хватило роста. Один из мальчиков начал хихикать.
Помню,