г-м, Любомир, я ещё понимаю, но Версальский… Смех и грех!
– Взял бы хоть… – Царёв! Ну, Королёв, Князев, да хотя бы… – Барской.
– Ха-ха, давайте отдадим должное парню, что не Брест-Литовский.
– Слишком. Слишком умно! И было бы явно. А тут, понимаете, намёк на западничество, который можно скрыть под маской пафоса…
– Ну позвольте, а взял бы он, скажем, Софийский? Мы бы смотрели иначе. Имперский патриотизм, не находите?
– Взял бы… Тут, понимаете, имперский, но не патриотизм.
– Знаете, соглашусь, звучит пуще любой из наших. Абсолютно нахально, господа.
– Абсолютно, товарищи… Это какого размера замашки!
– А я говорю: во всей России отродясь таких не бывало!
– А мне нравится. Смелый… Смелый, надо признать, выбор.
– Дерзкой…
– Да какой… – безвкусица!
Предварительно система уже знала, что Верховный Совет находился в затруднительном разногласии, поскольку, когда прислала уведомления его Членам о срочном заседании, ознакомив их с предметом, считала реакции и спрогнозировала варианты развития. Дело хоть и являлось на первый взгляд пустяковым, но при практическом рассмотрении слишком уж много интересов затрагивало, поскольку исполнение производства по нему можно было обернуть очень разными сторонами. Одни уже видели в нём исключительную государственную опасность, другие позитивную возможность. Одни считали инцидентом сугубо внутреннем, другие прочили мировой масштаб. Одни настаивали на строгой секретности, другие предлагали опубличить. Одни оборачивали его в сплошные убытки, другие в перспективу приобретений. Наконец, одни считали поступок Любомира геройством, полезным в развитии и укреплении суверенитета, другие – наглым нарушением правил, повлекшим только неприятности. Были и третьи, которые взвешивали.
Дискуссия в России исторически строилась так, что какие бы мнения ни высказывались, важным было именно взвешивание. Дискуссии, дабы не допускать её засилья, отводилась чисто техническая роль сбора мнений и их веса для принятия некоего решения, трактуемого интересами. Те, кто эти интересы по истине понимали и могли удовлетворительно служить им с полной отдачей и становились третьими. Вопреки распространённому убеждению, верховный правитель в России, отнюдь не деспот и законотворец, а третейский судья, вынужденный взвешивать и удовлетворять самые полярные взгляды общества. Именно за этим, по легенде, древние народы призвали первых князей – с остальным они справлялись и самостоятельно, а вот урегулировать разно-племенные интересы не могли. По тем же причинам спустя восемь веков наследники трона в династии Романовых перестали брать в жёны девиц из русских родов. Не изменились устои и ещё спустя три с половиной века.
Российская система власти тем и остаётся уникальной по сей день, что из известного властного треугольника: закон – сила – суд. Наверху в ней всегда стоит суд, который посредством силы управляет законом, таким образом