за стол, жду, когда мама подаст трапезу.
Кружка с травяным настоем и… круглые хлебцы? Похоже сегодня я останусь голодным.
– Сейчас пельмени отварю. Ну? – подсаживается мама. – Рассказывай.
Ну что ж. Была ни была. Стараюсь говорить, как можно более нейтрально. Не выражать никаких лишних эмоций. Иначе вряд ли попаду в характер бывшего носителя этого тела. Пока говорю, мама напряженно меня рассматривает.
Это плохо. Меня уже подозревают?
Ладно, это ожидаемо. Но в конце концов, мало ли какой у меня стресс от пережитого ужаса.
Историю я немного изменяю. Но в целом рассказываю, что меня побили, хотя я сопротивлялся. А потом засранцы поскользнулись на моих слезах и разбили себе нос. Моя история должна быть схожей с историей директора. По-любому, он ей все рассказал.
– Понятно… значит они издевались над тобой и сами же ударились, свалив все на тебя?
– Ну да, – киваю, отхлебывая чаек. – Как-то так.
– Сволочи буржуйские, – бубнит мама и озабоченно осматривает меня. – Болит?
– Нет. Мне повезло, наверное.
– Повезло, да? – еще сильнее напрягается мама. – Ты уверен, что с тобой все хорошо? Может все-таки скорую вызвать? Давай я тебя осмотрю.
– Да все хорошо. Честно.
Я отхлёбываю из кружки. Мало ли что на моем лице читается, так хоть за кружкой спрячусь. Кстати, хлебцы весьма неплохи для своего внешнего вида. Удивлен.
Недолгая пауза.
– Ладно. Это, конечно, хорошо… Но, может… хочешь поплакать?
Еле удерживаю чай во рту. Что? Серьезно? Поплакать? В Варгоне в этом возрасте я уже убивал и точно пережил одну пытку инквизиторов. И не помню, чтобы плакал хоть раз. Орал, да. Но не плакал.
Заставляю себя улыбнуться:
– Да что-то не хочется.
– Хм… ну ладно… Хочешь может… что-нибудь? Кстати, тебя правда понизили до первого этажа?
Да хватит ты на меня так смотреть, женщина.
– Да.
Женщина бледнее, стареет лет на десять:
– Ну… ничего. Мы это переживем. Лишние два года. Мы справимся. Я договорилась с начальством. Мне разрешили подрабатывать еще по воскресеньям. Главное, что ты цел.
Поразительная семья. Получается, я живу за счет этой леди? Странно, что предыдущий хозяин этого тела не повесился от стыда.
– Я бы отдохнул… мам.
– А, да-да, конечно.
Мама подскакивает, хватает меня под руку, словно я калека.
– Пойдем, мой сладкий.
Первый раз в этом мире тошнота подступила к горлу. Я – сладкий? Серьезно?
Мама чуть ли не за ручку отводит меня в комнату с ковром на стене и плакатами какого-то мужчины с татуировками по всему телу. Он кривляется, высунул язык. Написано «Моргенштерн». И почему эти картины здесь висят? Что приятного в созерцании мужиков? Особенно таких. Ладно бы красивая женщина.
Быстро осматриваюсь. Два шкафа, два стола. Двухъярусная кровать. Все пошарпанное. Куча разбросанной одежды. И даже трусы с носками. За одним из столов сидит мальчишка лет пятнадцати. Курносый, тощий, в грязных обтягивающих штанах и