4
В ту секунду Дмитрию показалось, что его парализовало.
От макушки до кончиков пальцев. Сердце, надрывно тарахтящее всего мгновение назад… теперь камнем замерло в груди.
Воздуха не хватало катастрофически. Борзый задыхался. Но наполнить легкие кислородом не получалось. Не выходило. Собственное тело его предало. Не слушалось. Ужас. Дикий. Паскудный. Примитивнейший ужас пронзил нутро острым раскаленным жалом. Заструился по венам.
– КТО? – Душераздирающий рев отца эхом раскатился по окрестностям.
Макар оставался невозмутим, когда буркнул в трубку:
– Твой начбез, Аркаша! Твой…
– Он с ней! – заторможенно отозвался Прокурор. – Он сейчас с Лизой!
– В каком смысле? – прозвучало из динамика после крохотной паузы.
– На прогулке. Они на прогулке.
– Вашу мать! – истошно завопил Зарутский и спешно сбросил вызов.
И этот самый вопль подействовал на Дмитрия отрезвляюще. Шумно сглотнув, он изо всех сил стиснул в руке телефон, рискуя раздавить гаджет к чертовой бабушке. Подключаться к камерам, установленным по периметру дома, не имело смысла. Их радиус был рассчитан не более чем на двести метров. Чего не скажешь о маячке в кольце Лизы. Активировав программу слежения, Похомов сразу же узнал о местоположении своей Крохи.
Их разделяло больше полутора километров. Далеко. Слишком далеко.
Не дожидаясь распоряжения старших, Матвей нажал кнопку рации.
– Прием! – бросил он дрогнувшим голосом. – Как у вас там дела?
Тишина в ответ. Оглушающая. До жути звенящая тишина.
– Даня? – не оставлял попыток Верещагин. – Доложи обстановку! Все хорошо? Возвращайтесь! Немедленно возвращайтесь! И… начеку будь, понял? Чего же ты молчишь, брат? Какого дьявола ты молчишь? Даня, сука! Отзовись!
Чудом не тронувшись умом от беспокойства, Дмитрий ринулся со двора в сторону своего автомобиля. Но, услышав в рации помехи, резко остановился.
Кто-то пытался ответить им. Не с первой попытки, но у него это получилось.
– Он… не дышит, – донесся до них слабый, едва различимый голос Алмазовой. – Его сердце… почти не бьется. Он умирает. Лешик… тоже умирает!
Борзый и сам не понял, как оказался рядом с Матвеем. Как вырвал рацию из его рук и громко рявкнул, не узнавая своего озверевшего голоса:
– Соня! О чем ты говоришь? Что там у вас случилось?
Вновь помехи. Долбаные помехи. И кнопка, нажатая несколько раз.
А потом вдруг признание, леденящее кровь.
Признание, выворачивающее наизнанку:
– Он убил их! Шмель всех… убил…
После ее слов начался самый настоящий ад. Ад в его душе, мыслях и сердце. Будто со стороны Дмитрий слышал, как Прокурор объявляет общую тревогу. Как ставит всех «под ружье», как назначает план «Перехват». Но сам он, без конца прокручивая в памяти фразу Алмазовой, хотел лишь одного – убивать. Долго и мучительно убивать всех ублюдков, причастных к этому. Остервенело сжав рацию в кулаке, он раскрошил ее, точно хрупкое безе.
Не чувствуя боли, не чувствуя ничего,