глаза, но и остальные семьи этой зажиточной деревни сознательно шли на невыполнение развёрстки, дабы не оставить себя и своё подсобное хозяйства зимой без хлеба и корма. Да и о весне следующего года они помнили. Ведь жизнь не заканчивалась и надо было думать о будущем. Но в середине ноября жители деревни узнали, что их поделили на классы и они стали отличаться друг от друга по принципу: богатый – враг советской власти, а бедный – друг и защитник её. Кулаков в Большом Пинигино оказалось пятнадцать семей, середняков – восемьдесят, а остальные десять попали в разряд бедняков. Эти семьи были малочисленные и не имели возможности держать своё домашнее хозяйство, поэтому вынуждены были идти в наём к крепким хозяевам и работать на их полях вплоть до уборки урожая. На свою долю они не жаловались, так на всю зиму обеспечивались работодателями необходимой сельхозпродукцией. Были и такие, которые не гнули спины на других, но зато вели аморальный образ жизни – бражничали и побирались. В число списочных кулаков попала и семья Семёна Чикирева. Сразу же после оглашения списка в деревне стали часто появляться волостной милиционер Зайчиков и тройка продработников, которые непосредственно руководили выполнением жителями всех развёрсток. И с каждым приездом их поведение становилось жёстче и нахальней. А ещё чуть позже, на всех разъездах появились вооружённые отряды войск ВНУС 61-ой стрелковой бригады, которые были обязаны предотвращать вывоз жителями деревни хлеба не по назначению и вспышки физических выступлений крестьянских масс. Немного освоившись в обстановке, бойцы и сами стали грабить местное население, отбирая у него тёплую одежду, обувь, фураж и продукты питания.
Вернувшись домой, Василий застал родителей в подавленном состоянии. «Чо случилось? Кто-то из родни помер?» – обеспокоился он. «С роднёй, слава богу, пока всё нормально. Все живы и здоровы. Комиссары нас замучили. Надысь ворвались на двор три молодых мужика, а с ними милиционер, и стали его обшаривать во всех уголках. Я у них спрашиваю, чо, мол, потеряли в моём дворе, а они суют под нос какую-то бумажку и говорят: «Ваша семья не выполнила зерновую развёрстку. Вот, пришли посмотреть, сколько вы зерна для себя припрятали». Я им отвечаю: «Так у нас нет излишнего зерна. Только себе да скоту на зиму оставили. А ещё семенное на будущую посевную заложили». «А пузо, мужик, у тебя не лопнет? Все сусеки в амбаре забил, да ещё, наверное, столько же припрятал. Так что заберём мы то, что ваша семья должна советской власти, а сколько останется – всё ваше будет», – сказывал их старший, а сам склабился, словно я ему ровня. Потом спрашивает: «Сами на заготовительный пункт отвезёте или мы свои подводы подгоним?». Я ему отвечаю: «Зерно я вам не отдам!». А он как заорёт на меня: «Кто тебя спрашивать будет, кулак недобитый! Скажи спасибо, что остальное хозяйство не конфискуем. Твой сын где служил? У Колчака? Вот то-то. Значит, он сознательный враг советской власти, а с ними у нас разговор короткий. Раз – и к стенке!». «Совсем сдурели люди. Ни бога, ни чёрта не боятся», – тяжело выдохнул Иван