и не подумал выпустить меня из теплого плена объятий.
– Они ведь вам неприятны, – заметил он ровно, и только колотящееся под моей ладонью сердце выдавало, что спокойствие его притворно.
– Нет! – возразила я и, вырвавшись наконец из его рук, объяснила: – Я просто не хочу ломать вам жизнь, Петтер. Я ведь вам уже говорила!
– Я помню. – Он дернул плечом и отвернулся.
Оставалось только вздохнуть. Обиделся. Боги, какой же он еще мальчишка!
– Я благодарна вам, Петтер, правда. И уверена, что с Уннер вы будете очень счастливы!
Он промолчал, и молчание было настолько красноречивым, что я снова вздохнула и направилась к спиртовке. Вода в турке уже выкипела, так что пришлось доливать холодной. Надо думать, мальчишка не питал интереса к бедняжке Уннер, а ухаживать за ней начал в пику мне (и возможно, надеясь разбудить во мне ревность).
Краем глаза я заметила, как Петтер, глубоко вздохнув и, кажется, на что-то решившись, достал из-за пазухи газету и молча протянул мне. Я сняла с огня турку, перелила кофе в чашку и стала читать заботливо обведенные карандашом строки:
«Редакция приносит свои глубочайшие и искренние извинения достопочтенной госпоже Мирре за публикацию непроверенных и порочащих аромагию материалов, а также заверяет, что Знаток более не будет печататься в нашем издании».
И подпись главного редактора – слишком знакомое имя, которое сказало мне все.
Я сжимала в руках измятые листы, не замечая, как краска пачкает пальцы, и в очередной раз пыталась собрать воедино разбегающиеся мысли. Петтер молчал, дожидаясь моей реакции.
М-да, похоже, любимая поговорка свекра «Волос долог, да ум короток!» все же не лишена оснований. Теперь события, ранее нелепо громоздившиеся друг на друга, обрели стройность и логичность.
– Значит, поэтому вы тогда привезли меня к Халле? – догадалась я.
Петтер кивнул, не отрывая от меня напряженного взгляда. Я глотнула горячего кофе, обожгла небо и поморщилась.
– Ингольв не хотел, чтобы я узнала, верно? И запретил вам говорить об этом.
Он снова кивнул, и я машинально отпила еще кофе. Понятно, почему Ингольв скрывал правду: в его глазах это было бы равносильно признанию своей неправоты.
Давняя традиция: желая опровержения недостоверных сведений, можно вызвать на дуэль распространяющее их лицо. И это неоднократно применялось к газетчикам. А если журналист, написавший статью, стоит неизмеримо ниже оскорбленного либо вообще неизвестен, то место у барьера занимает главный редактор.
Выходит, Ингольв защищал вовсе не честь Ингрид, в чем она успешно меня убедила, а, напротив, меня? Впрочем, насчет его мотивов я иллюзий не питала. Вечная ирония судьбы: Ингольв многим обязан ненавистной аромагии и гонения на нее могут изрядно пошатнуть его положение.
Надо думать, подобное объяснение пришло бы мне в голову, если бы не ловкость Ингрид, которая всего лишь несколькими туманными намеками привела меня к нужному выводу. Какая же она змея!..
Петтер давно ушел, а я все