еще! – отмахнулась торопливая акушерка, – Успеешь!
– Принесите… – почти неслышно шептала я, пить после операции было нельзя, горло немилосердно болело, губы потрескались, и еще я языком ощутила отломленный острый край переднего зуба. В хаосе воспоминаний всплыло забытое знание, что при неотложных состояниях, по жизненным показаниям это допустимо при интубации трахеи. Зубы можно вставить, а жизни другой не будет. Сломали, значит…
Акушерка досадливо поморщилась, но через десять минут в палату вошла Елена – медсестра, ухаживающая за новорожденными в их районном роддоме. В руках прямо перед собой она столбиком держала запеленатого младенца. Лиза. Так назвала ее я еще до рождения. Ребенок безмятежно спал, меня удивило то, что волосы ребенка были густые и черные, носик смешно морщился, и на кого похожа девочка, пока еще было непонятно.
– Поела и спит, – кратко заключила медсестра.
Совершенно новые чувства захватили меня – неизведанный доныне покой, радость и еще что-то, чему нет названия, пожалуй, что безмятежность и умиротворение, то состояние, которое верующие называют благодатью божией. Я думала, что никогда больше в ее жизни такого покоя и умиротворения не будет…
Я так и запомнила их вдвоем – Елену и Лизу у нее на руках. Как на фотографии. Счастливой фотографии. Тогда еще не было таких телефонов с видеокамерой, и фотографии Лизы у меня не осталась. Я ведь думала, что впереди у нас целая жизнь, а вышло… вышло только 18 часов.
Сейчас, спустя 16 лет, я корила себя, что не настояла на том, чтобы подержать Лизу на руках, остаться с ней вдвоем в палате, а теперь милосердная память заботливо стирает черты лица моей ушедшей дочери, делает их размытыми, бережет меня от страшных воспоминаний.
Очередной укол снотворного вернул меня в тяжелый неспокойный сон. Что-то произошло, я чувствовала беспокойство, но тягучий вязкий дурман медикаментов не давал сосредоточиться на тревоге, сквозь сон я слышала попискивание новорожденных детей, но сил вынырнуть из сна не было.
Проснулась я сама, как от удара, в шесть утра. Коридор роддома был залит холодным светом кварцевых ламп, дети и их матери еще спали. Откуда-то издалека послышались шаги, и в дверном проеме палаты возникла врач-неонатолог. То, что она произнесла, показалось вдруг невозможным, несправедливым, со мной этого просто не могло случиться!
– Ночью ребенок затяжелел, мы подключили его к аппарату ИВЛ, но ваш ребенок умер – равнодушно произнесла врач и вышла в коридор. Шаги ее отдавались эхом в утренней тишине роддома, а я, оглушенная сказанным, осталась наедине с собой.
«Нет-нет. Не может быть. Это не со мной. Не может произойти. Почему?» – этот внутренний монолог в моей голове вгонял в ступор. Где моя девочка? Где моя Лиза? Господи, ну поменяй же нас с ней судьбами! Я согласна сидеть всю жизнь в одиночной камере и никогда ее не видеть, только бы она была жива! Я бы изнутри там сама закрылась и никогда бы не выходила! Я сделаю все, что угодно, только верни ее!
– Я унесла ее в морг, сегодня будет