так что же? Ждать, пока помрёшь?
– Тамаре-то моей, Дмитриевне, как раз год будет, как померла, а я в больнице. Заберут. Сразуй. Знаешь ведь как.
Как всякого одинокого человека, Клавдюху неодолимо тянуло в чужие дома, а разговаривать о чужих делах было ещё соблазнительней. И она выспрашивала:
– Куда заберут, кто?
– Полина к Галине, – глазки старика округлились и повлажнели. – Заберут обязательно, вот ведь что.
– Что-то ты заговариваться стал, Палыч: «Полина к Галине», – Клавдюха поджала подбородок к шее. – А хоть бы и так. Чай, не в тюрьму берут. Дети!
– Дети, – губы у старика побледнели и затряслись. – Сказал уж, не поеду никуда. И не уговаривайте, ничего, это…
В ответ Клавдюха качала неодобрительно головой и утиралась по краям у рта своими изломанными, с шишаками на суставах, пальцами. «А ей-то какая корысть?» – подивился на неё старик. Подивился и с тех пор только о том и думал, как бы им всем показать, что он и один «не хуже ихнего» проживёт. А придумал он дойти в сельпо и на всю пенсию купить продуктов, и сказал об этом Клавдюхе, но Клавдюха не одобрила:
– Во-она, вроде голодный сидит.
– Голодный – не голодный, а гости всё же, – улыбнулся в ответ старик, по-своему зажмурив сильно глаза и задорно выставив вперёд лицо. Клавдюха только сокрушённо покачала головой, и это сильнее прочего убедило его, что идти нужно.
III
Прособиравшись, из дома он вышел, когда солнце висело уже над самым лесом. Мороз спадал, и небо очистилось от морозной дымки. Он быстро дошёл до церкви, ругаясь про себя, что «которые» и снег-то перед домом не чистят. До церкви шлось хорошо, а как спустился к речке, перешёл её по мосткам и поднялся на ту сторону, стало быстро уставаться. Он дошёл через поле до первого ивняка и совсем было задохнулся.
«Придётся обо… обождать», – думал он, унимая дух.
Кругом никого не было. День кончался быстро и тихо. Где садилось солнце, небо уже золотилось, отражаясь на луковках церкви, на которые старик поминутно оборачивался. Ему казалось, что они никак не удалялись, сколько шагов вперёд он ни делал. На Вшивой горе он снова встал, вытащил из кармана платок и утёрся. Ноги устали, полушубок давил плечи, в груди всё заходилось. Ему хотелось лечь, но кругом, сколько хватало глаз, и сесть-то было не на что. Он долго топтался на месте, двигал бровями и бормотал себе что-то под нос. Потом махнул рукой и побрёл обратно к дому, но у мостков остановился, беззвучно заплакал и снова повернул на станцию.
До магазина он добрёл уже в сумерках, не чувствуя ни ног, ни спины. А хуже того, он испугался людей в магазине. Испугался как маленький мальчик, стоял в сторонке, вдыхал кислый магазинный запах и не знал, что делать. Он и не думал, что так отвык от людей. А они, эти самые люди, со своими яркими лицами и блестящими глазами, ходили, разговаривали, смеялись и на него не обращали никакого внимания. И ни одного знакомого лица, всё – чужие.
Старик вытащил платок из кармана