а (с).
«Паважаныя пасажыры, станцыя Жлобін».
Они все говорили, что я сошла с ума. Наверное, так и есть. Наверное, был другой выход. Да, всегда есть другой выход. Надо только уметь вовремя его придумать. Получается, я не смогла.
А что мне было делать? Чтобы ты сделал на моем месте? Какое это теперь имеет значение – я стою с чемоданом на вокзале самого унылого города в мире и статую вождя напротив меня медленно заметает снег. Сегодня ноябрь.
В моей голове это, конечно же, выглядело иначе. В моей голове вообще не было такого сценария до недавнего момента, если уж на то пошло. Хорошо, что меня никто не встречает – я наверняка бы расплакалась.
Позвонить? Или не стоит? Все равно скоро приеду – тут в любую точку от силы минут пятнадцать. Может, такси взять? Нет, не буду, жалко денег.
Красная плитка уже почти не проглядывает из-под белой пыли. Я настолько знаю дорогу, что могу идти с закрытыми глазами: слева будет вереница магазинов в пятиэтажном доме, а справа – здание налоговой. Дальше – площадь с памятником в центре и домом культуры в апогее, череда двухэтажных домов по левую руку. Вот они: банк, музыкальная школа и магазин «Ромашка» из моего детства – и в целом это все, что надо узнать о Жлобине.
Конечно, автобус едет немного раньше. Конечно, я бегу с этим ужасным чемоданом наперевес, чемоданом с отломанной ручкой, я задыхаюсь и поскальзываюсь – все в целях мифической экономии. Хорошо, что водитель терпеливо ждет, пока я ввалюсь в салон, и закрывает двери.
– О, привет.
А вот первая неприятная встреча. Конечно, это было неизбежно – встречать в городе детства людей из прошлой жизни, но почему надо было начинать именно с него?
– Привет, – говорю, – давно не виделись.
Нервно поправляю чемодан, пальто, сбившуюся шапку. Наверняка я выгляжу ужасно, еще и запыхалась. Хотя о чем это я: для встречи с ним я всегда буду выглядеть ужасно.
Он кивает в ответ, улыбается в шарф. Лицо его едва ли напоминает мне того мальчика из школы: скулы заплыли, щеки уже начали обвисать, нос как будто стал больше, а глаза меньше, словно хотели утонуть в сетке из складок и морщинок. Темные волосы подстрижены коротко, поредели, на висках седина.
– На выходные? – он кивает на чемодан.
– Нет, – прячу глаза. – Насовсем.
Дальше мы молчим. Наверное, нужно спросить про жену и дочь. С кем общается из класса. Как на работе, какая сегодня чудная или не очень погода – да мало ли тем для разговоров! Но я молчу, смотрю на отломанную ручку чемодана и думаю: спросит? Промолчит? Предложит помощь? Хотя нет, ему же ехать дальше, в новый район с новостройками и пустырями. Да и не надо мне помогать, это будет так неловко, да и как…
– Тебе помочь? Или справишься?
Автобус открыл двери на моей остановке, знакомые темные глаза смотрят как-то слишком серьезно для такого пустякового вопроса. Я беру чемодан и вываливаюсь на улицу. Молча.
Я так хочу, чтобы мы больше не встретились.
Я так хочу больше ни с кем здесь не встречаться.
Ноги идут сами, колесики послушно гремят за спиной. Окна школы горят теплым светом, и мне странно осознавать, что эта часть моей жизни осталась так далеко позади. Слишком многое осталось позади, даже без предупреждения. Я была к этому не готова.
Во дворе тихо, снег методично заметает машины. Шаг за шагом я вижу всю свою жизнь здесь: вот тут, у первого подъезда, мы днями напролет прыгали через резиночку, возле той лавочки учились танцевать вальс на выпускной, а на верхушке облезлой красной горки пели песни, когда готовились к конкурсу караоке. Я иду по двору полном призраков.
Писк домофона. Дверь на пружине отскакивает от стены. От двери квартиры еще в тамбуре пахнет смертью, мне кажется, этот запах никогда не выветрится. Мне кажется, я теперь каждый раз, подходя, буду видеть возле двери этот огромный деревянный крест с табличкой, на которой почему-то написано твое имя. В груди вакуум. Как пылесосом вытягивают воздух из пакетов – так из меня высосали сердце. А кем становится человек без сердца?
Два раз повернуть ключ. В квартире темно, меня никто не встречает. На какое-то мгновение мне чудится твой кашель и радостный лай собаки. Мираж. Я прислушиваюсь и с облегчением осознаю, что в квартире все же есть кто-то живой.
В спальне тихо, свет не горит.
– Мам? Я приехала, – осторожно подхожу к кровати, нащупываю под одеялом исхудавшее тело. Спит. Это хорошо – хотя бы не плачет.
В раковине наполовину залита водой стопка посуды – опять кто-то приходил поскорбеть. В холодильнике пусто. Часы на стене стоят. Если бы только что я не чувствовала тепло ее тела через одеяло, то решила, что тут никто не живет.
В моей комнате все по-прежнему, но это – застывшее время, оно лишает будущего. Но ведь и я здесь не навсегда. Пока маме не станет лучше, пока мы разберемся с наследством, пока я снова встану на ноги и соберу денег,