снова и снова перебираю свою жизнь в поиске той точки, с которой всё покатилось вниз. Маленькая я была совсем другой. Верила в справедливость, в то, что все люди вокруг – хорошие. У меня были такие яркие мечты…Я не врала и не предавала. Почему я стала, по порядку – шлюхой, дрянью, грязной лгуньей, бесполезным придатком к нелюбимому мужику?
***
Вот, конец восьмидесятых. В квартире на Путевом проезде, ныне район Бибирево, маленькая я рассматриваю узоры на красных обоях родительской спальни. Внутри этих узоров живёт что-то новое, каждый раз.
Мне тоже, как и Оле, нравится, когда мама читает вслух. Книжка про Царевну-лебедь, на обложке она в кокошнике и длинных бусах. Как-то мы с мамой долго нанизываем на нитку рябину, протыкая иголкой горькие ягоды. Так у меня появляются бусы, как у Царевны-лебедь. Маленькая я закрываю глаза и представляю, что они из настоящего жемчуга, такие, как на обложке.
Кажется, на свете существует лишь наша квартира, мама, папа и ничего больше. Наш маленький мир. Столик под «хохлому» в детской (уголок отколот), стенка с секретером в «большой комнате», в прихожей стены обклеены чем-то розоватым со странным названием – пеноплен. По пеноплену, работая когтями, забирается иногда под потолок наш кот Кузя, пытаясь скрыться от моего настойчивого детского внимания. Летом, когда открываешь окно, со двора слышен детский гвалт. Внизу, прямо у подъезда, растёт клён. Когда осень, мы с папой собираем кленовые листья, а дома я обвожу их карандашом и раскрашиваю в некленовые цвета.
Я обожаю родителей. Мама приятно пахнет мылом, земляничным – которое хочется откусить из-за названия, а папа зелёным одеколоном, просто с полочки в ванной. Маму я слушаюсь больше. Главной она будет для меня ещё долго. Уже потом, намного позже, наши отношения превратятся в сложные, колючие, истеричные. А пока мы читаем и рисуем, и на маме же я люблю спать ночью. Мне надо обязательно залезть сверху и положить щеку ей на грудь. В тридцать шесть я всё ещё помню мамину шёлковую голубую ночную сорочку, хоть она и удивляется, как я могу помнить такое.
Папа не главный, но зато смешной, добрый. Если мамы нет дома, он разрешает есть конфеты до тех пор, пока они вдруг не начнут вызывать отвращение. А еще папа встаёт иногда на четвереньки, со мной на спине, и громко кричит:
«Иго-го»
Это весело.
Каждый день папа идёт на работу, носит усы, очки, а меж чёрных волос на его голове намечается озеро лысины. Все мужчины, имеющие усы, очки и лысину, кажутся мне красивыми. Спустя несколько лет я буду плакать, когда убьют ведущего «Поле Чудес» Владислава Листьева – он был так похож на папу.
Как-то папа почему-то спит в коридоре, одетый. Мама очень злится, и пинает спящего папу ногой. Мне жалко папу, но я его не защищаю – вроде понятно, что он правда виноват, в чём-то смутном, неясном.
Летом мы едем в город с круглым названием Одесса. Там удивительно – есть настоящее море и розы растут в обычных уличных клумбах. Мы живём в чьей-то квартире, каждое утро мама варит яйца и делает бутерброды на чужой кухне. Яйца и