компота – то есть самим собой разумеющимся. Нор-маль-ным. Бармалё даже слегка поник: сколько световых лет спасаешь-спасаешь человечество, а оно не может как следует прийти в восторг, ну или хотя бы попросту удивиться при встрече.
– Зачем ты колотишь по кровати? – съёжился в ожидании очередной звуковой атаки Бармалё и втянул голову так, что стал раза в три короче.
– Чтобы они услышали меня, и пришли ко мне, и отпустили меня домой, – усиливала сирену своих рыданий Галя-ля. – Но все они злые, ужасно злые!
– Да подожди ты, не нервничай! – хладнокровно пытался собрать пазл происходящего Бармалё. – Кто «они»? Кто «все»?
– Все они, эти страшные монстры и злодеи, – заливалась слезами Галя-ля. – И медсестра Любка! И врачина-дурачина какой-то там Петрович! И уборщица тётя Ира, та ещё грязнуля-ля. Я их всех ненавижу! Ненавижу всем сердцем!
Бармалё вздрогнул. Если бы Галя-ля могла разглядеть его светлое добропрядовое лицо, она бы увидела, какими огромными стали вдруг его гусеничные глаза. Казалось, они увеличились вдвое, а то и втрое – в них залилось так много печали, сколько прежде никогда не помещалось.
– Но твоё сердце не умеет ненавидеть, – чуть слышно пробармолял Бармалё. – Я этого в него не вплетал. Оно умеет только любить.
Тем временем, казалось, Галя-ля перестала обращать внимание на своего внезапного ночного гостя и продолжала разговаривать, а точнее рыдать, сама с собой:
– Я ненавижу их. Они злые. Очень злые. Все добрые врачи уехали встречать Новый год со своими детьми. А эти злые остались! И поэтому стали ещё злее. А может, у них даже детей нет – настолько они злющие!
Бармалё окинул взглядом пустую тёмную палату Гали-ли и увидел где-то в глубине пространства, очерченного оконной рамой, не слишком нарядную, но всё же новогоднюю елку.
«Опять закрутился, – подумал и без того крепко расстроенный Бармалё, – и, как всегда, не заметил наступления праздника!» Добропряд не преувеличивал и был совершенно честен. Ведь технология создания нитей добра из света заключалась именно в том, что наш посланник Света должен был быстро-быстро вращаться вокруг своей оси и этой своей круговертью добывать волокна любви. Бармалё называл это «головокружительная карьера».
Галя-ля продолжала очень громко и надрывно плакать, временно забыв про поварёшку:
– Эти монстры приходят, только чтобы сделать мне больно своими огромными иголками. Это так больно! Очень больно!
Сострадая всей своей гусеничной душой заболевшей девочке, Бармалё грустно хмыкнул: диагноз ясен и, увы, крайне распространён. В скольких детских сердцах надрывались ниточки любви, когда вместилищам этих сердец – маленьким телам – причиняли боль. Ах, если бы врачи только знали об этом, они бы наверняка стали изобретать лекарства только в виде мармеладок. А объятия с плюшевыми зайцами прописывали бы для наружного применения.
Только было Бармалё размечтался