Она наполнила маленькую Олесю целиком, как вода наполняет кувшин, но при этом оставалась ничем.
Ни до, ни после Олеся не сталкивалась с такой всеобъемлющей пустотой. Чернота наплывала со всех сторон, но больше не проникала внутрь. Если удавалось сохранить ясность зрения, как сейчас, она отступала. Если нет – обволакивала полностью, и Олеся падала, на несколько секунд теряя сознание. Судорог не было, только падение.
Это случалось раз или два за год, иногда – ни разу. А иногда чернота подступала чаще. И хотя врачи говорили, что сдержать начавшийся приступ эпилепсии невозможно, у Олеси получалось. Ей не верили, и после четырнадцати она перестала об этом рассказывать. А после семнадцати прекратила пить таблетки. Толку от них все равно не было, только сонливость и слабость, а ей нужно было сдавать экзамены и поступать.
После смерти дедушки приступы прекратились. Их не было почти три года, и вот теперь чернота вернулась. Ухудшение? Олеся не хотела думать об этом. И без того было тошно. Глядя под ноги, она вошла в подъезд. Двойные двери хлопнули за спиной, окончательно отделяя ее от залитого дождем двора и от Васи.
Неподалеку от лифта стояла старуха.
Невысокая, сгорбленная, в любую погоду одетая в один и тот же засаленный плащ и пухлый грязно-желтый берет с козырьком, она впилась в Олесю жадным взглядом. Совсем как те мамаши со двора, только еще хуже. Ноздри старухи раздувались и опадали. Неровно обведенные яркой помадой губы беззвучно двигались: сжимались, растягивались, подворачивались внутрь, как будто снимая пробу со слов, которые вот-вот должны были выплеснуться наружу.
Эту сумасшедшую старуху, живущую непонятно в какой квартире, знал, наверное, весь подъезд. По крайней мере, так казалось Олесе. Сама она ни с кем из соседей не общалась, и вряд ли узнала бы их, встретив где-то вне дома. Старуха же… Она появлялась повсюду, и не узнать ее было невозможно. На улице ее, то и дело застывающую столбом посреди двора, обходили стороной, а она словно и не замечала: стояла себе, пристально вглядываясь в рельеф домов и деревьев, и шевелила губами. Как школьник, рассматривающий в учебнике схему, которую необходимо знать наизусть.
Олеся запомнила старуху с первой встречи в день переезда из общежития.
– Что, на все готовое?
Вопрос, внезапно озвученный въедливым голосом, застал Олесю врасплох: она едва не выронила замотанную скотчем коробку с посудой, с которой вышла из лифта. Олеся была уверена, что на площадке ее этажа никого нет: середина буднего дня, родители только что спустились во двор выгружать очередную партию вещей из машины.
– На все готовое, говорю? – повторила невесть откуда взявшаяся старуха, пристально глядя на нее. – А? Чего молчишь-то, худосочная? – Блеклые слезящиеся глаза сверлили ее взглядом, и собственные руки (действительно тонкие) показались Олесе веточками, готовыми переломиться под весом потяжелевшей коробки. – Мать с отцом на последнее хату купили, у них теперь в ногах валяться надо, а она стоит, глазами хлопает! Тварь неблагодарная!
Выплюнув последнюю фразу, неопрятная