с лица мыло. Почему-то одной рукой. Другую она отставила в сторону, как будто боится намочить. У нее очень тонкие ноги, и вся она тощая-претощая. Наклонилась над ванной, и как будто переломилась. Мама говорит, что у некоторых такая конституция. Что это такое, я пока не знаю.
Наконец, соседка умылась и начинает вытираться. Она вся уткнулась в полотенце, и только нос выглядывает, да кучерявые волосы. Я подхожу к раковине и открываю кран. Трогаю воду. Она очень холодная. Даже умываться расхотелось. Если бы Анна Мысевна сейчас ушла, я бы протер немного глаза и уже вытирался бы. Но она никак не уходит. Приходится мылить руки.
– Вениамин, лицо нужно тоже мыть с мылом.
Вот еще, думаю я, ведь глаза будет щипать.
– Мне на работе, – продолжает говорить соседка, – показали руку под микроскопом. Ты даже не представляешь, сколько не ней оказалось микробов. А ведь рука выглядела чистой.
Я думаю, что это она свою руку смотрела под каким-то микроскопом, и это у нее были микробы. А про микробов я уже слышал от мамы, когда она стригла мне ногти. От них все болезни, от микробов, значит. А от мыла все микробы дохнут. Поэтому руки, конечно, можно помылить.
– А ты зарядку сегодня уже делал? – спрашивает Анна Мысевна.
Все почему-то все время твердят про зарядку, а сами никогда не занимаются. По воскресеньям, когда папа дома, мы иногда занимаемся с ним. Он подходит к моей кровати, когда я еще сплю, и стягивает с меня одеяло.
– А ну, вставай, кудрявая, – говорит он.
Это песня такая есть. Ее часто по радио поют. А волосы у меня прямые, как палки, и ни одного завиточка нет.
– Давай заниматься физкультурой, – говорит папа.
Мы начинаем разводить руки в стороны, руки вместе, руки вверх, руки вниз. Но больше всего я люблю наклоны, потому что я могу ладошками пол достать и колени ни чуточку не согну. Папа и то, только кончиками пальцев достает.
– Конечно, занимался. Во, – отвечаю я Анне Мысевне и показываю, как у меня получаются наклоны.
– Не во, а вот, – поправляет она меня и, наконец, уходит из ванны.
Я тоже вытираюсь и бегу в комнату.
Мама уже накрывает на стол. Сейчас будем завтракать. Я усаживаюсь у окна. Это папино место, но, когда его нет, я всегда сажусь здесь.
Опять манная каша. Даже на праздник! Я же не люблю ее. Вот гречка или пшенка, это да. Но мама всегда хмурится от таких разговоров. Она всегда говорит: в войну было хуже, да и карточки только недавно отменили. А разве это недавно, если я даже не помню, когда это случилось?
– Ой, – кричу я, – мама, поздравляю тебя с праздником.
– Спасибо, я тебя тоже поздравляю.
Мама целует меня в макушку и накладывает кашу. Придется страдать, иначе ничего вкусного не дождешься.
После завтрака мама дает мне тарелку, на которой лежит пирожок с повидлом, а рядом – птичка, зайчик и кружочки печенья.
– Пойди, поздравь Марию Владимировну, – говорит мама. – Только осторожно, не урони.
Я отправляюсь к соседке. Я люблю праздники за то, что можно