на год размером с открытку, в которых я вычеркивала дни до встречи с родителями. С обложки на меня смотрели мультяшные еноты, веселые собаки, славные милые котята. В конце каждого дня я перечеркивала прошедший день двумя линиями крест-накрест – получался лежащий на боку крест. Когда заканчивался месяц, я перечеркивала и его. Когда год – весь год. Потом брала новый календарь. Когда я нашла эти календари во взрослом возрасте, то порвала и выкинула.
На самом деле дату приезда родителей я не знала. Так что просто вычеркивала дни своего детства.
Дни, в которые должна была состояться долгожданная встреча с родителями (об этом бабушка обычно сообщала где-то за неделю), я обводила розовыми сердечками. Однажды сердечко тоже оказалось зачеркнуто – день, когда родители должны были приехать, но передумали. Вернувшись в Россию, первым делом они поехали не к нам с бабушкой, а к друзьям. Тогда я плакала целый день. Когда они все же приехали к нам, я ничего им не сказала. Казалось, стоит упрекнуть их, как они навсегда отвернутся от меня. Поэтому все мои слезы и истерики доставались бабушке, и я не замечала, что она все равно не отворачивается от меня, а продолжает любить – так, как умела, жестковато и шершаво, но все же.
В ту встречу они привезли мне игрушечного зайца. Правда, один у меня уже был, и зайцы походили друг на друга, как братья. Но я знала, что все равно буду любить новичка – возможно, даже больше старого. Еще они привезли набор для ванны – шампуни, гели для душа, пены и так далее. Все с запахом лимона, который я не любила. Они об этом, конечно, не знали, как чужие люди. От сложных и непонятных чувств набор я хотела выкинуть, но бабушка предложила передарить его однокласснице на день рождения – так мы и сделали. Это был мой первый бунт, первая попытка вырваться из удушающей, обидной, несправедливой любви.
Каждую встречу я оценивала себя на соответствие должности хорошей дочери. Но постоянно не попадала в роль: говорила глупости, делала что-то не то, не так подбирала одежду. Как-то надела свое лучшее платье – а все были в джинсах и свитерах, и я чувствовала себя неуместно. В другой раз пришла в джинсах, а все, как назло нарядились. Мама кидала взгляд на мою майку – и сердце ухало вниз. На самом деле я не знала, что означал взгляд: может, она смотрела без всякого умысла.
Мне было некомфортно с едва знакомыми мне родителями. Но я совсем не понимала этого тогда.
После случая с зачеркнутым сердечком я выбросила календарь и решила больше не вести его никогда. Продержалась два дня и завела новый. Я покупала их прямо в школе. Возле библиотеки выставляли парту, на которой были разложены драгоценности для школьников – яркие открытки и наклейки, ручки с разноцветными чернилами, линейки, пеналы. За партой сидела замученная тощая блондинка с сухой кожей и продавала детям весь этот хлам. Не знаю, было ли это вообще законно.
Бабушка видела мои потуги с календарями и ругалась. От нее календари приходилось прятать.
– Ты что, до смерти дни вычеркиваешь? – сердилась она. – Перестань, не гневи бога.
В