й год без нее он выполнял этот ритуал сам. Ложился на мягкую пустую кровать и смотрел, как пламя свечи подпрыгивает от легкого сквозняка. Теперь в этом большом двухэтажном доме он чувствовал себя как в своей собственной тюрьме, наказанием где служила тишина и одиночество.
Тени свечи танцевали на стене, словно это театр одного актера. Альфред чувствовал легкую боль в области живота, понимая, что это знак, некий привет от селезенки. Больше всего на свете ему хотелось умереть и там, на небе, встретиться со своей любимой женщиной. Однако он был не из тех людей, кто способен причинить себе боль. К тому же старый Френки не мог остаться один в своей конуре. Пока этот пес жив, Альфред обязан держаться.
В тот, казалось бы, обычный осенний вечер все изменилось. Казалось, даже свеча горела как-то иначе. Старик долгое время наблюдал за тем, как тает воск, а потом вдруг встал и затушил пламя. Странная тревожность и даже волнение закралось внутри. Его злило то, что он и сам не мог понять, что происходит.
На улице уже как час назад стемнело. Альфред, надев брюки, свитер и туфли, вышел из своей собственной тюрьмы. В этот вечер ему захотелось перемен. Его дом стоял на крайней улице города Алкау. Дальше находился лишь стадион, освещенный двумя фонарями из обещанных шести. За стадионом городской парк Святого Георга, включающий в себя небольшой пруд. Идти до парка ему не хотелось, но и сидеть дома тем более. В воскресенье вечером нет никаких развлечений для пенсионеров. Конечно, можно было бы пойти в паб старого Генри, но Альфред не хотел тратиться на такси. К тому же он уже выпил вечернюю дозу лекарств. Смерть жены подкосила старика. Хоть ему и не ставят никаких страшных диагнозов, однако в сердце закралась тупая боль. Он точно знал, ни какие пилюли не смогут излечить разбитое одинокое сердце.
Увидев, как хозяин выходит за ворота Френки, немецкая овчарка лишь устало зевнул, всем видом показав, что не желает в такую слякоть покидать свою конуру. Но Альфред и не настаивал, ему просто хотелось глотнуть этого влажного прохладного воздуха. Выйдя на главную улицу, старик побрел в сторону стадиона, вглядываясь в окна соседних домов. Многие уже погасили свет, готовясь ко сну. Мокрый асфальт блестел при свете фонарей. Запах сырости и подгнивших листьев окутал город. Деревья обрели яркие краски, и мир стал казаться куда веселее, если не думать о том, что все вокруг умирает и уходит ко сну.
Стадион, как и ожидалось, был пуст. Это обрадовало старика. Дождь прогнал подростков и школьников по домам. Местами оборванный газон поблескивал от собравшихся на нем луж. Подойдя к пустым трибунам, Альфред поднялся на третий ряд и, пройдя середину, сел на мокрую скамью. На небе уже виднелись звезды, а где-то рядом слышался щебет сверчка.
– Знаю. Смотришь на меня сверху и качаешь головой, мол, вот старый, совсем с ума сошел. – устало проговорил Альфред, смотря на темное звездное небо. – Как же тут не сойти с ума? Эти стены скоро раздавят меня. Утром на службе преподобный сказал больше молиться. Но какой в этом толк? Что дадут мне молитвы? Спокойствие? Радость? А может, они вернут мне тебя? Сомневаюсь… Теперь молитвы для меня как напоминание о том, чего уже не вернуть. Будто что-то способно изменить стечение времени. – старик помолчал, а потом устало улыбнулся. – Да, я все такой же ворчун. Не знаю, сколько мне еще доживать свой век. Я надеялся, доктор Артур поставит какой-нибудь диагноз, но нет, ничего. Даже зубы не болят. А мне ж даже нет семидесяти. В худшем случае я проживу еще двадцать лет. Помнишь, я ведь говорил, что ад – он на земле. Мне кажется, что для меня настал мой собственный ад. Доживать свой век одному, без возможности уйти раньше. – Альфред тяжело вздохнул. – Из нас двоих ты любила эту жизнь больше, чем я. Видела в этом мире прекрасное, а я находил прекрасное в тебе. Но какой теперь во всем этом толк. Знаю, я обещал тебе быть счастливым, но разве это счастье – возвращаться в пустой дом? Каждый новый день ты заставляешь себя встать. Знать бы только зачем? Скажи мне, какая моя цель, Клара?
Альфред замолчал. Если бы кто-то увидел, как он разговаривает сам с собой, то явно принял бы его за сумасшедшего. Однако ему было все равно. В шестьдесят два года тебя перестает волновать чужое мнение, и чем раньше это случается, тем лучше. Прошел час, прежде чем снова начался дождь. Сначала это были мелкие холодные капли, изредка долетавшие до земли. Но вскоре капли увеличились, скорость усилилась, и начался ливень. Свитер вымок, и Альфред выругался себе под нос, понимая, что до дома идти минимум десять минут. Спустившись с трибуны под громкую дробь капель об пластиковые скамейки, он вдруг услышал тихий писк. Сначала мужчина принял этот звук за скрип досок под его ногами, поэтому пошел дальше. Но писк повторился. Тихий, едва уловимый звук исходил из-под крыльца. Наклонившись в темноте, Альфред не смог ничего увидеть. Писк повторился. Держась за мокрые ступеньки, мужчина встал коленями на землю, чувствуя, как промокают плотные брюки. Теперь он смог увидеть под лестницей странный сверток, из которого на него пристально смотрели два святящихся зеленых глаза.
– Эй, что ты такое? – прокричал мужчина, стараясь перебить шум дождя. Яркие огни скрылись, и Альфред протянул руку под лестницу, схватившись за сверток. Это оказался мусорный пакет, из которого выглядывала яркая кошачья морда. – Тьфу