пожилая такая женщина в очках была!» – «Какая женщина в очках? Это я женщина в очках. Не слушайте их, за мной будете, девушка»), ночевать приходилось у родителей в Лобне, вставать ранним тёмным зимним утром, мыться, писать в баночку, без завтрака, запивая тошноту водой, ехать в поликлинику (папа завозил меня туда на машине по дороге на работу). Потом я обычно возвращалась в «квартиру» (родители несколько лет назад переехали жить в дом в километре от «квартиры», места, где я выросла, той самой, с видом на поликлинику), съедала горячие (уже холодные) бутерброды, которые мама сделала для меня, ложилась спать, просыпалась к приёму у кощея, снова сидела в очереди («девочка, здесь принимает гинеколог, педиатр дальше по коридору»), в кабинете раздевалась и обследовалась на ненавистном кресле, вслушивалась в невнятное бормотание врача – всё вместе ужасная пытка. Но никто не говорил, что будет легко.
Я никогда в жизни до постановки на учёт по беременности не бывала в гинекологическом кресле, боялась его и на медосмотрах в школе врала про половую жизнь. На первом приёме я не знала, как в него вообще садятся (мне было почти 24 года), а на последующих – никогда не удавалось сесть правильно с первого раза, чтобы врач не цедил недовольное: «Ближе-ближе давай. Ноги шире, кого тут стесняешься, быстрее», хотя я старалась. Ко всему прочему неприятному, кресло стояло напротив окна с тремя полосками оборванных вертикальных жалюзи. Кабинет гинеколога находился на втором этаже. Интересно, видно ли меня из окна моей же комнаты в бинокль?
«Беременность несовместима со стыдливостью за своё голое тело,– сделала я вывод, теперь, пока ребёнок не появится на свет, моё тело принадлежит врачам». Врачам, посланным мне провидением, ведь от добра добра не ищут, нечего вертеть носом и привередничать. В конце концов всё ведь в первую очередь зависит от меня, от моего организма, а улыбается мне гинеколог или ругает меня – какая разница.
С середины февраля меня тошнило постоянно, почти от всех запахов. Начался ринит беременных, от которого невозможно избавиться, а ещё обильное слюноотделение, что только усиливало желание вырвать. Хотелось всё время лежать, но в таком положении слизь скапливалась быстрее, стекала в горло, тошнота усиливалась. Ничего не хотелось есть, в магазинах пахло по-разному, но везде отвратительно. Я не могла мыть посуду, убирать, готовить. Впрочем, оказалось, что муж неплохо справляется с большинством домашних обязанностей, на него можно было полностью положиться. А все эти трудности только сближали нас.
Надо упомянуть, я очень боялась, что меня по-настоящему вырвет. Последний раз это со мной случалось в раннем детстве, года в 4. Всю жизнь я гордилась тем, что меня не укачивает в транспорте, что во время отравления всё ограничивается поносом, «меня никогда не рвало в сознательном возрасте!» – такой мой личный подвиг. Так что теперь я изо всех сил сопротивлялась, боролась с подступающим к горлу тошнотным приливом как могла: ела каждый час, пила много воды, не думала о еде (кажется, церукал нельзя беременным?).