да еще в условиях внешнего давления и дефицита времени для нужных преобразований.
Сейчас, когда я, будучи одно время председателем ТСЖ, сталкивался с проблемой воспитания жителей в духе коллективизма и с задачей ликвидации их безграмотности в жилищной сфере да еще и в условиях отрицательного отношения власти к самоуправлению граждан и быстрого усвоения ими буржуазной мелкособственнической морали, я нет-нет да и срывался иногда на жесткие заявления в духе большевистского подхода к делу. Правда, чаще приходилось сдерживаться. Масштаб, конечно, не тот, но аналогия проглядывается…
Мама и отец уже более 40 лет лежат рядом своим прахом среди тысяч скромных захоронений московского Митинского кладбища, где всякий раз стыдно убирать от грязи и пыли так давно не убиравшуюся ржавую траву и жалкие остатки бывших цветов. Мама была в сознании после случившейся в 1984 году тяжелой, вероятно ненужной, полостной операции из-за нарушения проходимости кишечника. Мне сказала об этом санитарка, нарушившая все правила и открывшая передо мною отделявшую мамину постель от других простыню, чтобы я приблизился к ней. Отец же, заболевший в 1989 году воспалением легких, настойчиво просил меня немедленно увезти его домой из этой больницы «старых большевиков», где, как сказал ему сосед, «нас убивают», и успокоился только тогда, когда, попытавшись встать, не смог удержаться на ногах и получил от меня уверения, что завтра, 9 Мая, я вновь приеду к нему или за ним. Приехал же я на следующее утро после звонка из больницы уже только за его вещами, и старая медсестра стремглав бежала впереди меня по лестнице закрывать вход в его палату. Морг в праздники был закрыт, а отец умер через несколько минут после моего ухода и так и лежал бездыханный в своей неубранной одиночной палате, пока я не приехал на следующее утро.
Мои родители были коммунистами по убеждению, хорошо знали, часто цитировали и практически использовали основные законы диалектического и исторического материализма. Страницы 30-томного собрания сочинений В.И. Ленина теперь моей библиотеки испещрены карандашными пометками мамы. Среди моих родных от репрессий сталинского периода пострадал только старший брат отца Александр. Член партии эсеров, он партизанил в годы оккупации Дальнего Востока японцами, бежал из японского плена, потом отсидел (по навету: а бежал ли?) какой-то срок, а в 1947 году, работая учителем истории в школе, повесился публично на городском мосту в Уфе в знак протеста против начавшегося нового преследования. Что касается родителей, то я думаю, что если бы они были репрессированы, то восприняли бы это как ошибку и подлость конкретных людей, но не партии и ее руководителей. Так говорили они и многие друзья их комсомольской юности, которые, вернувшись из отдаленных мест в середине 60-х, бывали у нас дома, и чаще всего – на нашей даче в Татарово, в ставшем знаменитым в 2006 году сносами «незаконных» построек садового товарищества «Речник». Кстати, этот кооператив был создан в 1956–1957 гг. стараниями моего отца,