лет пребывания в исправительно-трудовых лагерях, куда его хладнокровно и продуманно пошлет Александр Исаевич Солженицын. А чтобы его друг Кока Виткевич не чувствовал себя там одиноко, Морж сделает все возможное, чтобы другой его друг, Симонян, последовал за Виткевичем.
К Кириллу Александр питал бессильную злобу и почти животный страх с того момента, как тот произнес свой окончательный приговор литературным способностям Солженицына.
Страх!.. Он по-настоящему стал бояться открытого и проницательного взгляда Кирилла Симоняна…
Да, жизненный опыт кое-чему научил Солженицына: учителя, в случае надобности, можно было обмануть, артистически вызвав внезапный обморок; от смертельной опасности можно спастись бегством. Можно снискать сочувствие у следователей и расположить к себе трибунал, если прикинуться кающимся грешником. Можно испытать и заключение в лагере: не так страшен черт, как его малюют!..
Но как ему спрятаться от мудрого взгляда по-южному темных и горящих глаз Кирилла Семеновича Симоняна? Они всегда будут напоминать ему о его собственном ничтожестве, и от этого его не избавят никакие рекламные трюки. И для взрослого Солженицына невысокое мнение о его литературных способностях, которое высказал в свое время молодой Симонян, послужит как бы стимулом, подстегивающим Александра Исаевича доказать обратное и самому себе, и прежде всего профессору Симоняну.
Позже, после читательского успеха повести «Один день Ивана Денисовича», Солженицын еще раз попытается заставить Симоняна изменить свое суждение о нем. Но безуспешно. Вероятно, и поныне он готов пожертвовать половиной Нобелевской премии («А он хорошо знает, что одна копейка и одна копейка – это две копейки», – смеется Николай Виткевич), чтобы услышать положительный отзыв из уст понимающего толк в литературе Кирилла Семеновича. Однако профессор Симонян и в зрелые годы не изменил своего мнения о нем: «Солженицын – не художник и никогда настоящим художником не будет. У него нет дара воображения и самодисциплины. Он пренебрегает деталями. Его работы – это нагромождение сырого материала. Если бы Солженицын не занимался самолюбованием и не упивался бы каждой сочиненной им строкой, возможно, из него и вышел бы писатель. Но он на это не способен, и я полагаю, он начинает осознавать это».
Сказанное о сегодняшнем Солженицыне справедливо и по отношению к Солженицыну студенческих времен.
Глава III. Война
Музы не умолкли
Через месяц после того, как неизвестный фотограф запечатлел юных ростовских студентов, началась Великая Отечественная война.
Вопреки крылатому выражению: «Когда говорят пушки, музы молчат», советские музы после нападения Гитлера на их родную страну не умолкли. У них особый характер. Они только надели красноармейские гимнастерки. Никогда ни одна другая армия в мире не испытывала такого голода по слову, печатному и устному, по песне и рисунку, как Красная Армия в 1941–1945 годах. Более того, никогда в истории ни в одной армии