к материнским ногам. Слева расстилались бескрайние поля, темнела непроницаемая стена леса. Лошади не любили лес, знали, что там живут опасные для них существа – злобные и вечно голодные волки, и старались держаться ближе к реке.
Цыган быстро нашёл место, где табун останавливался в прошлый раз. Лошади посмотрели на него, но жеребец коротким ржанием приказал идти дальше. Снежка снова бросила на него долгий нежный взгляд, и Цыган приосанился, подтянулся, даже стал казаться повыше.
Когда почти стемнело, табун вышел на широкий луг, заросший высокой сочной травой.
– Вот здесь и остановимся! Да? – воскликнул Василий, и Цыган согласился с ним, давая сигнал табуну.
Лошади разбрелись по лугу, впрочем, не уходя далеко от берега. Конюх отпустил жеребца в табун, нашёл удобное место для ночёвки, и через полчаса весёлый костёр запылал, словно маяк. Василий положил двустволку рядом и залюбовался яркими звёздами. Через час протяжным свистом он позвал коней к водопою.
Спускаясь к реке, Цыган услышал незнакомый плещущийся звук и насторожился. Острый слух уловил чужую речь. Через секунду всё стихло. Встревоженный жеребец замер, как статуя. Вдруг воздух со свистом разрезала петля аркана, и Цыган встал на дыбы, стараясь освободиться, пронзительно и злобно заржал, призывая хозяина. Перепуганный табун бросился карьером обратно в Огнёвку, а Василий дал несколько холостых залпов из ружья. Вдруг короткий удар по голове заставил его охнуть и погрузиться в темноту…
Конюх пришёл в себя только утром; поднявшееся солнце чуть не ослепило его. Ушибленная голова очень сильно болела, и Василий, оглядевшись вокруг, понял, что случилось что-то страшное. Он бегом помчался в деревню, лихорадочно соображая, как всё объяснить Степану Григорьевичу. По дороге парень пытался успокоить себя, думал, что Цыган сумел перехитрить своих похитителей, однако это было не так.
Степан Григорьевич стоял около ворот и смотрел куда-то вдаль. От этого бесконечно печального взгляда слёзы навернулись на глаза Василия, который сразу всё понял. Он подбежал, рухнул ему в ноги и зарыдал.
– Не уберёг кормильца вашего, простите, Степан Григорьевич! – всхлипывал парень. – Они так быстро его скрутили! Цыган сильный, я бы сделал что-нибудь, даже выстрелить успел в воздух, думал, испугаются, да только получил по голове и до утра провалялся на берегу!.. Что теперь делать, Степан Григорьевич?
Ни говоря ни слова, хозяин поднял юношу и по-отечески обнял его. Василий плакал, как ребёнок, пока ему не стало легче.
– Ничего, – едва слышно проговорил Степан Григорьевич. – Ничего. Проживём как-нибудь.
Жена смотрела на него, боясь подойти и потревожить супруга, и вздыхала. Но ведь жизнь продолжалась, все лошади – кроме Цыгана – вернулись домой, и постепенно Степан Григорьевич смирился, однако нового коня отказался брать категорически.
– Вдруг Цыган вернётся! – твердил он, произнося эту фразу как молитву.
…Прошёл год. Ровно год с той ночи,