отчёт.” Высылаю Вам бандероль. До самой кончины Павлуша переживал, что не смог спасти Императорскую семью. Раcсказывал, Вы тоже пытались. Страшно представить, ведь он мог погибнуть и не было бы нашей любви. До сих пор не знаю, как сообщить его сёстрам в советской России. А может, не нужно? Пусть будет жив хотя бы для них, как, впрочем, и для меня, но с безмерной болью в сердце. Живы его стихи, эссе, книги, а через них и он сам. Знаю, где-то рядом, не оставил меня.
Если Вы не против, поделюсь ещё воспоминаниями, в надежде, что Вы или кто-то другой достойно напишет о нём. Кстати, когда думаете закончить книгу о Чакской войне? Буду благодарна, если пришлёте экземпляр. Благодарю Господа, что Павлуше не пришлось участвовать в той войне, иначе могла потерять его ещё раньше, не познакомилась бы с Володей Башмаковым, не было бы тех вечеров на террасе, керосиновой лампы и Павлушиной трубки.
После венчания в Риге мы почти год жили в Париже у старого приятеля Павлуши Гриши Тренина. Его пасынок уехал в Парагвай к генералу Беляеву и мы поселились в его комнате. Наверно, то был первый знак, что именно Парагвай станет саваном для моего Павлуши. Помню, сидели в русском ресторане с Куприным, Зайцевым и слепым поэтом Поздняковым. Официант подал всем, кроме Позднякова – он заказал что-то особенное. Куприн, уже пьяный, положил ему в тарелку свёрнутую салфетку. Поздняков взял прибор и начал резать. Куприн с Зайцевым захохотали, а мне стало больно. Павлуша, бледный, как бумага, сжал огромные кулаки. Я замерла от страха и положила ладонь ему на плечо. Он бросил салфетку на середину стола и медленно, со злобой процедил:
– Агатынька, пересядем подальше. Поздняков, давай с нами. Эх вы, друзья!
Потом Куприн попросил прощения и вскоре уехал в советскую Россию, вызвав у Павлуши ещё большую неприязнь, а Гриша Тренин отправился в Буэнос-Айрес. Слышала, Вы тоже там жили.
Трёхдневная дорога окончательно закалила мой слух от революционного злословия, сделав совершенно равнодушным к разговорам о “проклятых буржуях” и “пьющих народну кровушку капиталистах с графьями”. В Петербурге на конспиративной квартире я встретился с бывшим депутатом Думы коллежским советником Николаем Евгеньевичем Марковым. Представив рекомендательные письма, пересказал разговор с графом Келлером и попросил помочь добраться до Тобольска, ибо средства мои были весьма ограничены, а удостоверение разрешало следовать только до Петербурга. Марков задумчиво погладил зачёсанные назад волосы, подкрутил усики и сочувственно ответил, что его организация также нуждается в средствах, а штабс-ротмистр Крымского конного полка Седов, отправленный в Тобольск, ещё не дал о себе знать. Средств нет, но документы имеются в изобилии, а для освобождения Императорской Семьи у него есть сто верных офицеров, которые ждут отправки, но для сего опять же нужны средства.
– Судьбой Их Величеств интересуется сенатор Туган-Барановский. Якобы имеет связь с Тобольском. Там конспиративно находятся верные ему люди. Намеревается отправить