В другой день Габриэлла ужасно радовалась бы такому времяпровождению, но сегодня ей было не до того. Боль в груди становилась все сильнее. И когда наконец Элоиза встала и объявила, что пора возвращаться домой, девочка почувствовала настоящее облегчение.
Джон сразу же вышел на улицу ловить такси, а Элоиза немного задержалась. Не спеша расплатившись с официантом, она взяла в руки свою элегантную сумочку и величественно тронулась к выходу. И в ресторане, и в вестибюле мужчины оборачивались на нее, и Габриэлла, которая плелась следом, с невольным восхищением и ненавистью подумала о том, какая у нее красивая мама. «Ну почему, – снова и снова спрашивала она себя, – мама не может быть доброй?»
Это была одна из тех загадок, разгадать которую Габриэлла не могла, как ни старалась. Тем не менее она продолжала ломать над этим голову и – о ужас!.. На выходе из отеля Габриэлла споткнулась и нечаянно наступила на мысок материной туфли. На черной замше четко обозначилось пыльное серое пятно.
Габриэлла еще не успела до конца осознать, что же она совершила, а Элоиза уже отреагировала. Она остановилась как вкопанная и со злобным удовлетворением указала наманикюренным пальцем на испачканную туфлю.
– Ну-ка, вытри, – сказала она негромко, но у Габриэллы от страха сердце ушло в пятки.
– Прости меня, мамочка, прости, пожалуйста… – залепетала она, беспомощно оглядываясь по сторонам. Поза и жест Элоизы были весьма выразительны и красноречивы, но никто из окружающих этого не замечал или делал вид, что не замечает.
– Вытри немедленно! – повторила она, и Габриэлла опустилась на корточки, от страха позабыв про боль. У нее не было платка, поэтому она в панике принялась счищать пыльное пятнышко пальцами. На мгновение у нее в голове промелькнула мысль воспользоваться для этого подолом платья, но это рассердило бы Элоизу еще сильнее.
Габриэлла удвоила усилия. Она терла и терла черную замшу своими тонкими пальчиками, пока они не заболели, но пятнышко грязи никак не желало исчезать. Наконец Габриэлла справилась.
– Только посмей еще раз наступить мне на ногу, и я так тебя отлуплю, что век будешь помнить. – Этой хриплой фразой Элоиза дала дочери понять, что удовлетворена, и Габриэлла мысленно возблагодарила Бога за хорошую погоду. Если бы на улице было мокро, ей вряд ли удалось бы счистить с замши грязь, и тогда мать несомненно избила бы ее.
Впрочем, до вечера было еще далеко, и Элоиза вполне могла передумать.
Домой они возвращались на такси, но поездка не доставила Габриэлле никакого удовольствия. С каждой минутой боль в груди все больше донимала ее. Девочка с трудом сдерживала тошноту. Лицо ее сделалось белым, как бумага, на лбу выступили капли пота, но она не произнесла ни слова жалобы, не издала ни единого звука.
На Элоизу, что называется, напал добрый стих, и, добравшись домой, она совершенно позабыла о дочери. Что касалось Джона, то, учитывая вчерашнюю ссору, Элоиза была с ним необычайно любезна. По крайней