быть, кажется, математика. По крайней мере, все Витины мысли вращались вокруг задачи из домашнего задания, в правильности решения которой он сомневался. Вчера она далась ему довольно легко, но сегодня утром по дороге в школу ему вдруг подумалось, что в простоте той задачки скрыт подвох. Но в классе это сомнение его покинуло, да и первым уроком была украинская литература, звучал полноводной рекой напевный шевченковский вирш, потрясая до глубины и ум, и душу. Однако на перемене Витя вспомнил про задачку. Правда, только под самый конец, не враз очнувшись от чародейских строф «Кобзаря». Лишь вспомнил, не успев толком обдумать, – прозвенел звонок на второй урок. Русский язык. Писали диктант. И Володька то и дело заглядывал ему через плечо. Списывал. Да не жалко, но – смысл? Надо будет с ним поговорить начистоту. И разобрать подробнее эти наречия, раз он не понимает. Витя снова вспомнил про задачу по математике на второй перемене, уже на улице. Нет чтобы чуток пораньше, в классе, где оставил на парте тетрадки и учебники, – перечитал бы ещё раз внимательно условие! Припомнил, как мог: вроде всё сходится, получается, как вчера, всё правильно решил, но…
Бывает так, будто кто невидимый теребит тебя за плечо, подсказать что-то хочет, да ты его расслышать толком не можешь. И не понимаешь, дело ли он сказать пытается или, наоборот, сбивает, путает тебя. Странное, очень странное чувство: чем дальше, тем больше похоже, что как занозу тянешь, а подцепить нечем, и уже больно становится. Тут оглушительно зазвонил колокольчик, служивший звонком на урок. «Как, уже?» – мелькнуло удивление, а ноги сами понесли его к школьному крыльцу, на котором стояла Анна Ивановна, так решительно и энергично звоня в колокольчик.
Он уже взбегал вверх по лестнице высокого крыльца с толпой ребят и девчат, а странное чувство вдруг натянулось струной, нестерпимо, до отказа. Будто кто-то отчётливо и громко выкрикнул его имя. Он обернулся. И замер. Но всего на миг, потому что паровоз нёсся на всех парах, пыхтя и свистя, а какой-то несмышлёныш там, на насыпи, вместо того чтобы тикать, пока есть время, так и прилип к рельсам. А времени не было – расстояние между мальцом и паровозом стремительно сокращалось. И Витя сорвался, не чуя под собой ног. Будто ураганом его туда швырнуло. Только вслед ему несколько голосов выдохнули:
– Витька! Третьякевич!
Их обоих обдало горячим паровозным паром, когда он сдёрнул мальца с насыпи за ноги и, накрыв собой, обхватил руками, собравшись в клубок. Они вместе покатились с откоса, а над ними, надрывно свистя и гудя, прогрохотал паровоз.
Взволнованные ребята, обгоняя друг друга, бросились на помощь.
– Витя! Ты цел?
Витя уже поднялся на ноги. Он сплёвывал скрипящий на зубах песок, машинально отряхивая пиджак и брюки. Малец лет шести возле него, белобрысый, весь перепачканный землёй и угольной пылью, крепко сжимал что-то в правом кулачке. А у Вити лицо было белее мела. Он смотрел остановившимся взглядом, ничего не видя и не слыша, когда ребята трогали его, ощупывали, задавали