зрелищем публика; воодушевленная молодежь, степенные пары, считающие посещение премьер своим первейшим долгом, даже какие-то детишки с родителями – Павла стояла и смотрела, как все эти беззаботные люди растекаются по улице вверх и вниз, переходят дорогу, сворачивают за угол, спускаются в метро… Почти все они были уверены, что здорово провели время – Павла же считала «Коровку» дурацкой поделкой, больше ничем. И человек, поощряющий таких «Коровок» на сцене вверенного ему театра, глубоко презирает публику. И оказывается прав – потому что публика, обманутая, в восторге…
Без пяти десять Павла позвонила Стефане и просила не волноваться, выслушала лекцию об «этих дурацких ночных поручениях» и обещала вернуться к одиннадцати; ровно в десять она переступила порог служебного входа и глухо обратилась к старичку на вахте:
– Мне господин Кович назначил встречу. Подскажите, куда мне пройти.
Старичок засуетился, поднял трубку старенького телефона, заговорил почтительно, чуть ли не подобострастно, потом кликнул парнишку, скучавшего на скамеечке, и велел проводить.
Парнишка проводил. И указал Павле на дверь кабинета со строгой табличкой – указал издали, будто само приближение к логову главрежа было чем-то для него чревато.
Шествуя к этой двери – по красной ковровой дорожке, будто Администратор к самолетному трапу, – Павла успела подумать, что ничего страшного, что вся эта история с кровожадным саагом закончится через десять минут. Она возьмет кассеты, поблагодарит…
Разумнее было бы, если бы Кович догадался оставить кассеты вахтеру. Разумнее… и удобнее. И гуманнее, между прочим.
А ПОЧЕМУ он захотел именно личной ВСТРЕЧИ?!
Такой простой вопрос, такой важный, сам собой напрашивающийся, такой естественный – пришел к ней только сейчас. Когда она подняла руку, чтобы стучать.
И потому рука повисла в воздухе. Со стороны могло бы показаться, что посреди пустынного коридора Павла голосует, пытаясь поймать такси.
Столько мусора в голове… Раздолбеж… Расплавленный пластилин Митики, Дод Дарнец, центр психологической реабилитации, «лягушки очень противны»…
О такой забавной мелочи не успела подумать. А теперь поздно.
Она перевела дыхание. И подумала – все равно. Возьму кассеты и уйду, и больше никогда не увижу…
Эта мысль придала ей смелости.
Павла стукнула в черную дерматиновую обивку – звука не получилось никакого, ее палец будто утонул в вате, но не бить же кулаком; она постояла, раздумывая, как еще можно сообщить о своем приходе, – в этот момент дверь распахнулась.
Почему-то Павла воображала, что Кович встретит ее все в том же свитере и в тех же спортивных штанах; теперь он стоял на пороге в белой рубашке и мятых летних брюках, а вместо ворсистых тапочек были желтые спортивные туфли. И опять-таки ничего саажьего не было в аскетичном, слегка желтоватом лице – но Павла отступила. Невольно. Автоматически.
Но и Кович отступил тоже. Будто в актерском упражнении